СКАНДАЛИСТЫ (В.Б. ШКЛОВСКИЙ И КАВЕРИН)

Пускай критический констриктор

Шумит и нам грозится люто.

Но ave, Шкловский, ave, Виктор,

Formalituri te salutant!

Гимн младоформалистов Всегда интереснее то, что остаётся в тени. В тени вещи лучше сохраняются. Официальный Каверин с подвигами полярных лётчиков и научными подвигами биологов виден хорошо. А вот другой его роман "Скандалист, или Вечера на Васильевском острове" уже лет девяносто как в тени школьного каверинского чтения. Каверин был молодым да ранним, но вполне настоящим членом Серапионова братства . Этот псковский человек, до 1930 года носивший фамилию Зильбер , и сменил её по понятным причинам. Но непрост он, потому что стал писателем универсальным. Каверин учился на историко-философском факультете Московского университета и на философском - Петроградского , одновременно сидел на лекциях арабского отделения Института живых восточных языков . Но дело не в формальностях - Тынянов и Шкловский, Тихонов и Федин, Зощенко и Слонимский - вот был круг общения Каверина. Тогда это была ещё не превращённая литература. И если всмотреться в героев "Скандалиста, или Вечеров на Васильевском острове", а также "Художник неизвестен" , - то вот они, под другими именами - Шкловский и Поливанов, Серапионы и лингвисты, учёные и писатели. На одном из диспутов по поводу выхода романа читатели (некоторые были при этом его героями) орали, не замечая, что называют персонажей подлинными фамилиями. Это был воздух - ворованный у времени и власти воздух настоящей литературы. Только потом Каверин написал "Два капитана" , лучший романтический роман советской литературы. В тени этого романа осталось многое написанное Кавериным - так была велика народная любовь к книге, где говорилось о покорении неба и снега, о путешествиях и любви, о дружбе и предательстве. Именно из этого романа всякий школьник выучивал череду глаголов: бороться - искать - найти - не сдаваться. Для миллионов этот девиз остался единственной строчкой Теннисона, которую они слышали. Это хорошая и честная книга, которую и сейчас можно читать без скидок на время и идеологию. Каверинский роман внешне прост, но конструкция его жёстка, как конструкция настоящего рыцарского романа. Недаром этот роман, положенный на музыку, пелся в тени фанерного бомбардировщика на одной из московских сцен. И известен этот роман больше, чем его же "Открытая книга" , где биологи мучают вирусы, а их самих мучают борцы с генетикой, больше, чем и ворох сказок Каверина, которые стали стилем современной советской городской сказки. На этом фоне роман "Скандалист, или Вечера на Васильевском острове" известен мало. Всю жизнь у Каверина были сложные отношения со Шкловским . Именно Шкловский привёл его к Серапионовым братьям, именно в споре со Шкловским был написан этот первый его настоящий роман. Каверин вспоминал: "Зимой 1928 года я встретился у Юрия Николаевича Тынянова с одним литератором, живым и остроумным, находившимся в расцвете дарования и глубоко убеждённым в том, что ему ведомы все тайны литературного дела. Говорили о жанре романа, и литератор заметил, что этот жанр был не под силу даже Чехову, так что нет ничего удивительного в том, что он не удаётся современной литературе. У меня нашлись возражения, и он с иронией, которой всегда был необыкновенно силён, выразил сомнение в моих способностях к этому сложному делу. Взбесившись, я сказал, что завтра же засяду за роман, - и это будет книга о нём. Он высмеял меня, но напрасно. На другой же день я принялся писать роман "Скандалист, или Вечера на Васильевском острове". По-видимому, только молодость способна на такие решения, и только в молодости можно с такой откровенностью ходить с записной книжкой по пятам своего будущего персонажа. Он смеялся надо мной, сыпал шутками, блистал остротами, подчас необычайно меткими и запоминавшимися на всю жизнь, - я краснел, но записывал. Вероятно, он был вполне убеждён, что из романа ничего не выйдет, иначе, пожалуй, был бы осторожнее в этой необычной дуэли" 144ф. Потом Тынянов напишет Шкловскому: "В одном ты не прав - что Венька говорил моим голосом. Мы возимся друг с другом, у нас дело до себя и другого, а ему до нас дела нет. Он, кажется, решил вопросы, и у него материал - мы - лежим на столе. А у нас с тобой этот самый материал пахнет мясом, и ещё поджаренным, и ещё своим" 145ф. Каверин писал в "Скандалисте" про московского писателя и журналиста Некрылова. Вот в чём было дело в этом романе:

Всё начинается с того, что профессор Степан Степанович Ложкин, который занимается средневековыми ересями, задумывается о смысле своей жизни. Его сослуживцы, такие же, как он, поборники академической науки, ругают новаторов- формалистов. Среди стаи академических учёных есть белая ворона. Это тридцатитрёхлетний Борис Драгоманов - автор непонятных им теорий жизни языка (в частности, прямо на лекции перед студентами он неожиданно "отрекается" от теории общеиндоевропейского праязыка и провозглашает, что развитие происходит от "начального множества языков к языку единому"). Он переводчик и, похоже, наркоман. Затем в романе появляются новые персонажи - старичок Халдей Халдеевич, сотрудник одного из ленинградских издательств (вскоре выяснится, что он родной брат профессора Ложкина, давным-давно с ним поссорившийся); студент Института восточных языков Ногин (в некоторых изданиях - Нагин) и Кирилл Кекчеев, бывший курьер, резко поднявшийся по служебной лестнице. И вот, наконец, на московском поезде в роман въезжает Виктор Некрылов - "писатель, скандалист, филолог". Как мы видим, у Шкловского сохранилось даже имя.

Шкловский-Некрылов приезжает как бы с ревизией - посмотреть, как и чем живут его друзья-формалисты. Походя он ведёт переговоры с издателями и ухаживает за художницей Верочкой Барабановой. Впрочем, Некрылов обижает её, а сам отправляется на литературный вечер, где ленинградские формалисты выказывают ему знаки всяческого внимания. Студент Ногин меж тем сам влюблён в Верочку Барабанову и от горя уходит в запой. Профессор Ложкин, которого не довели до добра размышления о собственной жизни, сбривает бороду и тайком, бросив всё, бежит из города. Некрылов стремительно и бестолково вступает в связь с женой одного из друзей. Но это только звено в цепочке совершенных от отчаяния поступков. Некрылова-Шкловского ленинградские формалисты не понимают, следовать его призывам не хотят. Автор романа спустя полвека комментировал это так: "Одна из глав "Скандалиста" точно передаёт действительное положение дел. В честь приезда Некрылова его бывшие ученики устраивают вечеринку. Делая вид, что всё в порядке, они поют гимн молодых формалистов" Мы были ещё "Formalituri", но Виктор уже не был Цезарем, во имя которого стоило умирать.

Вся сцена не только не выдумана, но написана по живым следам" 146ф. Тогда Некрылов решает вернуться в Москву, но обнаруживает, что Верочка собирается выйти замуж за карьериста Кекчеева. Он обещает увезти её из-под венца. Ногин становится свидетелем романов Верочки, но он очарован Некрыловым так же, как молодой Каверин - Шкловским. Наконец Некрылов устраивает драку с Кекчеевым прямо в издательстве и доводит Кекчеева до состояния животного ужаса. Тот отказывается от Верочки.

Шкловский тут не просто буян, это ожидаемый буян и острослов. Лидия Гинзбург писала: "Есть люди, которые полагают, что Шкловский забавен, и обижаются, когда он на вечерах и заседаниях недостаточно забавно их забавляет. Между тем он ничуть не забавен. Это человек с тяжёлым нравом, печальный и вспыльчивый. - Он удивительно человечный человек, - говорила N., - он способен серьёзно интересоваться, ем ли я в достаточном количестве масло, хотя он никогда меня не любил.

В Москве бывали вечера, когда я шла к В. Б. согреваться разговорами о Вяземском и Матвее Комарове . Я думала о Матвее Комарове и о том, как соблазнительна деликатность человека, известного буйством всей России. Это бывало соблазнительно до поползновений попросить у него денег взаймы или сказать ему о том, что холодно жить. Впрочем, эти поползновения никогда не осуществлялись" 147ф. Профессор Ложкин в это время едет в провинциальный город к гимназическому другу доктору Нейгаузу, но, поняв, что подлинного бегства не получилось, возвращается в Ленинград. Там начинается наводнение, и вымокшего профессора спасает Халдей Халдеевич. Братья мирятся, и их четвертьвековая ссора завершается. Ложкин спешит домой, но заболевшая в его отсутствие жена уже умирает. Ложкин возвращается к своей прежней работе. А вместо ожидаемого Драгоманова появляется студент Леман. Драгоманов опаздывает на доклад в Институте восточных языков, а потом оказывается, что и вовсе туда не придёт. Сумасшедший студент Леман зачитывает доклад Драгоманова "О рационализации речевого пространства". В докладе предлагается "разбить человеческую речь на группы по профессиональным и социальным признакам" и "между группами провести строгие границы, нарушение которых следует облагать соответствующим штрафом". Постепенно все понимают, что это изощрённое издевательство. Лингвистический доклад читается унылым монотонным голосом, и скандал разражается не сразу. Наконец, Леман произносит, читая по тексту Драгоманова: "В заключение - покорнейшая просьба ко всем присутствующим здесь действительным членам, научным сотрудникам и аспирантам. В 1917 году у меня, (Стало быть, у профессора Драгоманова, - добавил в скобках Леман.) - пропала рукопись под названием "О психофизических особенностях говора профессоров и преподавателей Петербургского, Петроградского и впоследствии Ленинградского университета" размером в восемь печатных листов, напечатанная на печатной машинке "Адлер". А также пропала и сама печатная машинка "Адлер". Нашедших или знающих что-либо о местопребывании машинки просят доставить о ней сведения за приличное вознаграждение". Эта картина впечатляюща - монотонное чтение при нарастающем возмущении зала. См. выдержка из мемуаров Осипа Пржецлавского [ 73 ] Вернёмся к "Скандалисту". Верочка Барабанова гадает, за кого выйти замуж - за обеспеченного Кекчеева или за ещё женатого и опасного Некрылова. Внезапно на пороге её комнаты появляется сам Некрылов. Он увозит Верочку в Москву.

Ногин пишет фантастический рассказ, в финале которого, будто в геометрии Лобачевского, сюжетные линии сближаются (известное обстоятельство в том, что параллельные Лобачевским вовсе не вынуждались к пересечению) [ 74 ]. Он решил стать писателем.

Все спят. Этой ночью засыпает Некрылов, спит Ложкин, спит весь Васильевский остров. Один Драгоманов не спит и учит русскому языку китайцев. Каверин писал про московского писателя и журналиста Некрылова. Про роман говорили с 1930-х годов как о книге с узнаваемыми персонажами, но всё-таки Некрылов не совсем Шкловский. Как и прочие герои "Скандалиста, или Вечеров на Васильевском острове". По поводу этих героев написана статья "Прототипы одного романа" М. Чудаковой и Е. Тоддеса 149ф. При советской власти, особенно в её поздней истории, было совершенно непонятно, как трактовать этот роман. В уже упоминавшейся статье В. Борисовой в первом томе шеститомного собрания сочинений Каверина говорится: "Литературный противник Каверина, выведенный в романе в образе Некрылова, оказался необыкновенно похожим на своего прототипа. Современная книге критика прямо говорила о ней как о "памфлете", ссылаясь при этом также и на "почти документальность" многих изображённых в романе событий из жизни писательской среды Ленинграда и на соответствие некоторых других героев произведения реально существующим людям. <...>Подобно Драгоманову, он из породы "разрушителей" старого, из породы тех, кто вносит в науку "дух неверия и неблагополучия". Некрылов умён, остроумен, талантлив и, в отличие от своего друга, энергичен, всегда в движении, всегда с людьми, оживляет и встряхивает окружающих. Главное оружие Некрылова - блестящая ирония, злая и меткая шутка. Когда-то оно помогало ему успешно бороться против неподвижной и закоснелой академической учёности ложкиных. Но, увлёкшись шумными скандалами и бравадами, которые ставит себе в заслугу и которыми сам же больше всех и любуется, Некрылов тоже перестаёт видеть жизнь, понимать потребности и задачи современного искусства. Внезапно он ловит себя на мысли о том, что "перешутил", что "больше нельзя отшучиваться" и "обшучивать" современность, что "правы оказались те, которые не шутили", а "ирония съедает все вещи вокруг него" и "страшна для него самого больше, чем для любого из его противников".

Не сознанием своей силы, а ощущением слабости порождены последние ленинградские скандалы Некрылова среди уже отходящих от него друзей и почитателей, "тяжёлое буйство человека, защищавшего своё право на буйство", испуганного тем, что отстал от времени, не знает, "что важно, что нет, что нельзя", как и о чём следует теперь писать и говорить. Отмечая эту смятенность Не-Крылова, симптомы его душевного кризиса, критика утверждала, что Каверин приводит этого своего персонажа к тому же внутреннему краху, что и Ложкина и Драгоманова. Такой вывод позволял говорить и о мрачном колорите всего романа в целом, об отличающем его "пессимистическом настроении распада". Действительно, поле зрения Каверина в этом произведении ещё ограничено рамками узколитературного круга, среди героев "Скандалиста" нет никого, кто в годы революционных потрясений не отсиживался бы в своих кабинетах или не "обшучивал" всё и вся. И тем не менее вряд ли можно считать, что роман безнадёжно мрачен, что в нём "нет просвета, нет перспективы". Раскрыв в образе Некрылова опасность, угрожающую той части интеллигенции, которая будет продолжать оставаться на позициях иронического скептицизма и индивидуализма, Каверин, однако, не ставит знака равенства между ним и Ложкиным или Драгомановым. Вместе с Некрыловым, убеждённым, что через "ошибки и иронию" он всё-таки нагонит своё время и будет нужен ему, автор верит в эту возможность своего героя. Последнему придётся "что-то решать, с кем-то объясняться, в чём- то раскаиваться", но он не останется за бортом эпохи, а пойдёт вровень с ней. Время показало правильность прогнозов Каверина относительно интеллигентов типа Некрылова, сумевших слиться с жизнью своей страны, служить ей своим творчеством". Писатель, известный больше как фантаст, Геннадий Гор писал в своей книге "Замедление времени": "Любили мы и Виктора Шкловского , гурьбой ходили на его вечера, чувствуя, что этот талантливый и остроумный писатель ярко выражает дух времени, его демократизм, его новизну.

Шкловскому тогда, впрочем как и теперь, был свойствен художественный синкретизм мышления. Он работал и в прозе, и в публицистике, и в газете, и в кино и своей яркой личностью убирал невидимые перегородки между жанрами, создавая особый, небывалый жанр, в котором теоретическая мысль не жила скучной и отвлечённой академической жизнью, а играла и искрилась, как меткое слово, сказанное невзначай. Вот это "невзначай" Шкловский сделал принципом своей поэтики. В его художественной публицистике не заметно было никакой преднамеренности, она разговаривала с читателем просто и естественно, как заговорившая улица. Рассказывали, что молодой Шкловский любил устраивать скандалы, и, когда появился каверинский роман "Скандалист", многие стали искать среди его персонажей Шкловского. Я помню, как В. Каверин читал главы своего нового романа в Институте истории искусств. Присутствовавший на чтении Е. Замятин , молодцеватый, румяный, похожий больше на моряка, чем на писателя, высказываясь о романе, называл героев не вымышленными, а настоящими, подразумеваемыми именами. Острота и парадоксальность положения заключались в том, что герои романа сидели здесь же, в зале, каждый узнавая другого, а не самого себя. Замятин расставлял над всеми "i" никому не нужные точки. Казалось, назревал скандал, но тихий академический зал Института истории искусств менее всего был пригоден для скандала. Всё обошлось. Каверин, как казалось мне, был чуточку сконфужен. Собрав своих героев в зале, он, вероятно, думал, что они поверят псевдонимам и не узнают себя. Но о том, чтобы узнали, позаботился Е. Замятин. "Стремление к документализму, к фактической точности было реакцией на орнаментальную прозу, с одной стороны, и на ремесленную беллетристику - с другой". Итак, "русскую литературу он считал завещанной себе, и старинная фамилия, которую он носил, поддерживала в нём это убеждение". В этом романе есть чёткость метафор, неожиданные повороты стиля, всё то, что постепенно забывали Серапионовы братья. В роман Каверина перетекало всё - и текущая литературная ситуация, и реальные лица, и даже собственная каверинская книга о Сенковском "Барон Брамбеус" .