Чернавина Т.: Последний допрос

Пришло лето: июнь, июль. Все изнывали от жары и духоты. Толстые каменные стены отдавали сырость, накопленную за десятки лет. В камерах было парко, как в скверном погребе. Ничего не делая, не двигаясь, мы худели и бледнели хуже, чем зимой, а надзирательницы приходили загорелые, веселые от солнца. Кончался пятый месяц моей отсидки и десятый, как арестовали мужа. Четыре с половиной месяца прошло, как мне предъявили обвинение и перестали вызывать на допросы. Я ничего не знала и не могла понять, когда же конец "делу".

- Теперь ждите, - говорили старые надзирательницы. У них были свои приметы и, привыкнув к терпеливой заключенной, они невольно начали жалеть меня. - У нас всегда так: если через два месяца не выпустят, ждите пяти, а что на допрос не зовут - это хорошо. Из женских одиночек почти все получили пять - десять лет лагерей. Они оставались до утверждения приговора московским ГПУ, которое судило их заочно, и с тяжким равнодушием дотягивали последние дни тюрьмы, за которой ждала ссылка в мороз и голод. Одна пережила смертный приговор, замененный десятью годами Соловков. И для меня тянулись дни бессмысленно и тупо.

Вдруг вызов. К допросу. Конец! Какой конец? Как можно передать, что значит идти навстречу приговору? Откуда-то ползет, охватывает безумный, дикий протест. Как? Идти самой, чтобы услышать нелепый приговор себе, мужу, ребенку? Молча прочесть и подписать определение тупых профессионалов ГПУ? Все было, как в кошмарном сне: кабинет следователя, за окном все та же ветка, но с пыльными, сохнущими листьями. Все тот же следователь, развинченный, противный.

- Садитесь. Внимательный осмотр.

- Прекрасно выглядите.

- Вы тоже.

- Да, знаете, в командировке был и в отпуску. Вас задержал немножко. Соскучились?

- Не весело! Кривая усмешка.

- Так-с! Так-с! - постукивая папиросой о крышку портсигара. А муженька-то вашего отправили. Да-с! Вредители нам не нужны. Не нужны!? кричит он по своей привычке. Вот он, конец. Сослали.

- Куда - спрашиваю я с трудом.

- Не знаю. На Север, что ли, в лагеря. Пусть поболтается там год - другой, поучится работать, не вредить. Полезно, полезно.

- Когда сослали - говорю как будто спокойно, а самой тяжко до отчаянья.

- Не знаю, не знаю. Почем я знаю? Не я вел дело, - говорит он небрежно, по-хулигански, со скверным любопытством следя за мной.

- Ну, а с вами что же будем делать? Куда вас? Мы думали - Соловки. Вы как? Он смотрит. Я молчу.

- Да-с, да-с! Думали - Соловки, хорошее местечко: море, лес. Он еще болтает что-то, наблюдая за мной. Я не слышу и не могу себя заставить слушать, так я поражена, что муж уже сослан. Куда - не говорит. Свиданья не дали. Проститься не дали.

- Думали - Соловки, да пожалели вас. Мальчишка ведь у вас. Мы за ним следили; ничего мальчишка, но беспризорных нам не надо. Придется поработать вам пока.

- Где?

- Как где? Где вы служили? Вы нам теперь не интересны. Вы думаете, что? Там обвинение какое-то вам предъявили? Ерунда! Это мы так пишем, пока нужно. Можете забыть про это. Я повторяю: вы нам теперь не интересны и не нужны. Правда, я был очень недоволен и серьезно хотел упечь вас в Соловки. Что за манера у вас, безобразие, часами слова не выжмешь! Это не разговор. Но раз уж так решили - идите. Но не советую к нам возвращаться, не советую. Второй раз мы поговорим иначе. Я не знаю, вы не понимаете, что ли, что мы вас отпускаем? Сейчас подписываю приказ. Ну, канцелярия там, ордера. Сегодня к вечеру или завтра днем, как там успеют, и домой. Немножко подзадержал я вас, да ничего - и погулять, и отдохнуть успеете. Но помните, второй раз не попадаться! Мы можем поговорить иначе, без деликатностей. Я сидела, не понимая, что ему еще надо. Благодарности что ли он ждет от меня за то, что выслал мужа, держал меня в тюрьме, изуродовал жизнь мальчишке?

- Идите, ждите. Наконец-то. Я вышла совсем разбитая из его кабинета. Вечером за мною не пришли. Я не жалела. Казалось, в одиночке скорее справлюсь со своим горем: так страшно было возвращаться в опустошенный дом, куда мужу уже больше не вернуться. Ночь провела без сна - все те же безнадежные мысли.

Тюрьма отличается тем, что останавливает течение событий как бы на одном месте, и жутко потом возвращаться в исковерканную, опостылевшую жизнь. Начался день. Прогулка. На меня взглянули с удивлением, так я извелась за ночь. Впереди все казалось ужасным.

- Что случилось - шепчут, обгоняя, из соседней камеры.

- Мужа выслали, - говорю вдогонку. Куда, когда - не знаю.

- Меня выпускают,- добавляю на втором круге. Они радуются. Это счастье, узнать, что кто-нибудь идет на волю. А мне что в этой советской воле? Только сын. День идет. Такого длинного еще не было.

Ссылки: