Отмененный приговор [Войнович В.Н.: вылечии рак у отца, 1970]

В 1970 году родители переехали в Клинцы. Там у них была тоже двухкомнатная квартира, но уже маленькая. Октябрьский - город нефтяников, еще как-то снабжался, а в Клинцах я зашел однажды в местный магазин, там продавались свиные хвосты и копыта. Потом уже для радио "Свобода" я написал фельетон, в котором спрашивал: а кому же достались остальные свиные части? Здесь все было ниже уровнем, кроме медицины, которая и там, и там была одинаковой. В Октябрьском мамину огромную опухоль в животе приняли за весенний авитаминоз, а в Клинцах два года спустя папину опухоль на шее сочли за лимфаденит. Местный врач прописал прогревание, что было категорически противопоказано. Опухоль росла, боли усиливались, трудно стало глотать, а отца все прогревали и прогревали.

Наконец он по настоянию матери и сестры приехал в Москву. Первый же врач, который его осмотрел, сказал: "Рак". Потом другие врачи смотрели, делали рентген, брали биопсию. И установили окончательный диагноз: рак корня языка. Надо было устраивать папу в больницу. Пользуясь всеми возможными знакомствами, я нашел, как говорится, ход на Каширку , так в просторечии называют известный московский онкологический центр . Другое его название Блохинвальд - по имени создателя, академика Блохина. Это целый больничный город с огромными корпусами, выглядит (тут уж ничего не поделаешь) пугающе и производит впечатление фабрики смерти. Приехали мы туда, пошли к какой-то даме-профессору с запиской от другого профессора. Дама послала нас к мужчине-профессору. Тот предложил записаться и сдать анализы. Записались, сдали анализы, взяли у отца опять биопсию, вызывают меня в какойто кабинет. Там очередь. Люди заходят по одному или по два, выходят в слезах, иногда с воплями.

Ко мне подошел какой-то человек со значком заслуженного мастера спорта. Стал жаловаться. Он приехал из Ташкента, где его отказались лечить, у него вся надежда была на эту Каширку, но и здесь не берут. Ни в какую. "Когда я был им нужен, - сказал он, - тогда меня от насморка лечили лучшие профессора. А теперь я не нужен. А что вы думаете, - спросил он меня, - если я упаду на улице, должна же меня "Скорая помощь" доставить в больницу?" Я не знал, что ему сказать, понимая, что "Скорая" отвезет его куда угодно, только не сюда. А там, куда отвезут, приведут в чувство и выпустят на волю.

Подошла моя очередь. Я оставил отца в коридоре и вошел в кабинет. Врач говорил со мной торопливо.

- У вашего отца, - сказал он, - рак в запущенном состоянии. Четвертая стадия, то есть последняя. Он неизлечим. Ему жить осталось месяца три- четыре от силы. Вы должны приготовиться, эти месяцы будут очень тяжелыми и мучительными. Мы его взять не можем. Безнадежных мы не берем. Лечить их бесполезно, а статистику они портят.

- Но что же делать - " спросил я. - Надо же его все-таки как-то лечить.

Врач мне сказал, что я могу попытаться устроить отца в больницу в городе, где он живет, но и там его вряд ли возьмут. Затем он выписал бумагу, в которой было написано: "Нуждается в симптоматическом лечении по месту жительства". Это было, наверное, самое жаркое лето в двадцатом столетии. До глубокой осени - ни капли дождя. Вокруг Москвы горели торфяники, и весь город заволакивало дымом. Дымная мгла стала составной частью ежедневных сводок погоды. Мы с отцом ездили во врачам, возвращались в нашу однокомнатную мансарду, задыхались от жары и дыма.

У Бориса Слуцкого был приятель в институте Герцена, профессор Грицман . Слуцкий позвонил Грицману, поехали к нему. Передали от Слуцкого привет, от меня книжку. Грицман сказал:

"Хорошо, привозите завтра вашего папу в больницу с тапочками и халатом". На другое утро приехали с тапочками и халатом. А завотделением женщина-профессор сказала:

- Я его не возьму". Я говорю: - Как?

- Вот Грицман ....

-А мне Грицман не указ, я своим отделением сама заведую. Ваш отец болен безнадежно, никаких шансов нет, нам койки нужны для тех, кого мы можем вылечить.

Мы с Ирой обошли несколько московских больниц, употребили все связи, подняли на ноги всех друзей и знакомых. Наконец через Володю Санина нашли хирурга Бориса Шубина , который работал в загородной онкологической больнице, в селе Степановское. К счастью, он оказался моим читателем. Он осмотрел отца, я спросил:

- Ну, что? Он вам кажется безнадежным? Шубин ответил:

- Я такие вещи вообще никогда не говорю, мы посмотрим. И устроил отца в радиологическое отделение. Больного стали облучать, но не кварцевыми лучами, а радиоактивными. Мы надеялись на чудо, но не на такое быстрое. Опухоль стала исчезать на глазах и через две недели исчезла совсем. С диагнозом "практически здоров" отец был выписан из больницы под наблюдение врачей. Через три года был рецидив. Боря Шубин, с которым мы тесно подружились, находился в отпуске. Пошли по старому кругу, начиная с той же Каширки, и опять отца никуда не брали. Даже несмотря на наши сообщения о первом результате лечения. Профессор Рудерман сказал мне безжалостно:

- Вашему отцу осталось жить два-три месяца. Он безнадежен, и мы его не возьмем. И уже слышанный мной аргумент:

- Нам койки нужны для тех, кому мы можем помочь.

- Профессор, - сказал я ему, - вы однажды уже ошиблись.

- А теперь я не ошибаюсь! - отрезал профессор и больше говорить со мной не хотел. Наконец Шубин вернулся из отпуска, мы опять обратились к нему, отец прошел второй курс облучения. Надо сказать, что, как все советские люди, мы от отца скрывали диагноз, а он ходил, слушал, долго-долго молчал, потом говорит:

- Ну, я все понял, у меня болезнь из трех букв, да? Я говорю:

- Да. Но ты должен бороться, потому что в этой болезни очень важна сила воли. Он сказал:

- Ну, это у меня есть. Это правда, сила воли у него была просто чудовищная.

И он выздоровел. Он прожил еще 15 лет и умер не от рака.

Ссылки: