Жизнь Вайнштейнов в Серпухове

В этом городе я прожил одиннадцать лет. Там мои дети начали учиться и почти окончили среднюю школу. Говорю "почти" - ведь, когда мы переезжали из Серпухова на Урал, Леля была уже в восьмом классе гимназии, Шура - в шестом, Володя - в четвертом классе.

Как мои дети росли, начинали свою учебу? Чрезвычайно трудно в моем возрасте объективно, на основании фактов писать о далеком прошлом. Мысли путаются, скачут, и не знаешь, что важнее: то или иное. Многое улетучивается из памяти, забывается и затем всплывает неожиданно. Леле, Шуре, Жене и остальным мамочка прививала прежде всего то, что тогда называли "благонравием": обучала их молитвам, почитанию родителей, умению одеться, вести себя чинно, благородно, то есть быть культурными по понятиям того времени. Я им покупал книжки, читал. Не помню, какую книжку впервые получила Леля, а Шуре я купил "Степку-Растрепку". Обладая прекрасной памятью, Шура через пару дней, не умея еще читать, знал "Степку-Растрепку" наизусть с моих слов. Мамочку чрезвычайно радовала столь блестящая память старшего сына. В Сергеевке она видела, как росли дети Марии Аркадьевны Щекиной, по мужу Маресевой , которых уверяли, что крестьянские дети - "хамы", имеющие в жизни определенное назначение, а дворянам работать не надо и т.д. Что получилось из этих Митрофанушек, вы знаете, дети мои, видели воочию сами на примере Аркаши и его сестры. Ваша мамочка была человеком иного склада. Она глубоко, искренно верила в Бога и молитвы, внушала детям, что в этой безотчетной преданности Всевышнему - спасение человечества, а значит, и наших детей.

Когда Лелечка уже была в первом классе гимназии, пришлось ей помогать готовить уроки. Но кроме этого мамочка внушала ей необходимость поставить свечку Царице Небесной пред иконой, находившейся где-то на окраине города. И Лелечка шла туда, ставила свечку. Я этому не только не препятствовал, но старался не возражать, уверенный, что подрастая, дети сами начнут понимать не только значение молитв, но и значение материнской любви - этого высшего смысла человеческого существования. Наконец, и сама молитва не так вредна, как нам кажется. В свое время Тургенев в "Молитве" писал: "Всякая молитва сводится на следующую: "Великий Боже, сделай, чтобы дважды два не было четыре!" Я был уверен, глубоко убежден, что в свое время мои дети это сами поймут, не могут не понять, поэтому мамочке не препятствовал по-своему дисциплинировать ум ребенка, так как заменить эту дисциплину мне было нечем. Это я сознавал прекрасно. Ведь не кисейную барышню мамочка воспитывала в Леле, внушая ей и остальным детям свои глубокие убеждения. Мамочка ваша, дети мои, не была ханжой, и за будущее детей я не опасался. Так и случилось.

У меня сохранилась программа первого выступления на эстраде моей любимой старшей дочери, когда она была в первом классе. Ученицы Вайнштейн, Миткевич и Серикова читали басню Крылова "Кукушка и петух". Я был на этом вечере, сидел как на иголках, услышав из ее уст знаменательные слова: "Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку". Только отец или мать способны так воспринимать отдельные слова, фразы своих детей. Я невольно вспомнил себя ребенком, местечковый быт, окружение, свои житейские мытарства, свое жизнелюбие.

И вот моя дочь, моя родная, близкая уже учится, читает, публично выступает. Мать смотрит, не может наглядеться, как и я, на свою дочурку, с восторженным умилением вместе предвосхищаем дебютный детский успех. Я решил пригласить преподавательницу и поручить ей делать уроки с Лелечкой и подготовить к гимназии Шуру, а затем остальных. Кто-то рекомендовал нам Марию Петровну Меньшову , бывшую сельскую учительницу. Мария Петровна поселилась у нас. Не могу без стыда вспомнить предупреждения Юлички не забывать о нахождении в нашем доме постороннего человека, а поэтому стараться не кричать, не шуметь, не конфузить себя и всю семью подобными действиями. Это, дорогой Шура, послужило напоминанием об оставшемся у тебя в памяти эпизоде, когда я разбил тарелку. Она стыдливо опасалась повторения подобного в присутствии Марии Петровны. Теперь, милые дети, разберитесь спокойно, хладнокровно - в чьих венах, в чьей крови бродил тогда еще старый азиатский уксус, унаследованный от далеких предков? Думаю, вам ясно будет, почему - помимо того, что был обременен служебными обязанностями, - я предпочел целиком доверить мамочке воспитание детей. Если проникнетесь моей мыслью, то поймете меня. С приездом к нам в дом опытной преподавательницы учеба Лели, иногда хромавшая, вполне наладилась - и без молебнов и свечек пред иконой по указанию мамочки. Да и Мария Петровна оказалась довольна своим положением в нашем доме. Кроме жалованья она имела отдельную комнату, прекрасный стол и иногда (к Пасхе, к Рождеству, к ее именинам) небольшие ценные подарки. Кроме того, она за особую, конечно, плату обучала грамоте детей в семье доктора Зембулатова. Словом, все были довольны.

Теперь о Шуре. Как он начал учебу? Шуру подготовила Мария Петровна, и в августе он поступил в приготовительный класс Серпуховской гимназии. По знаниям Шура мог бы поступить и в первый класс, но директор гимназии меня убедил не спешить, не торопиться. Полезнее, мол, будет, чтобы Шура, как он говорил, привыкнул к стенам, к классной обстановке. Все же и в приготовительный класс надо было сдать экзамен. Везти ребят на экзамен являлось моей обязанностью. До города от нас было далеко, а до гимназии, находившейся на противоположной окраине, - еще дальше. Ехали на извозчике. Домашние были предупреждены, что если Шура сдает вступительный экзамен успешно и будет принят, то форменный синий сюртук с белым кантом я куплю безотлагательно и он приедет домой в форменной фуражке.

Окна моей квартиры выходили на подъезд, и вся семья глаза проглядела в ожидании нашего возвращения из города, гадая, приедет Шура в форменном картузе или без оного. Нервничали и соседи наши. Каждый высказывал свои предположения с соответствующими комментариями.

Наконец, мы едем. Все ясно, отчетливо видят нас на извозчичьей пролетке и Шуру без форменного картуза. Отчего, почему, что случилось? Неужели провалился? Больше всех волнуется Мария Петровна. У нее на глазах слезы. Но я не могу кричать, объяснять с пролетки; спокойно плачу вознице следуемое, подымаюсь наверх. Шура уже успел бегом убежать вперед и объяснить всем, что сегодня был лишь письменный экзамен, а завтра будет устный. Все довольны, счастливы. Значит, гимназический форменный картуз будет, вероятно, завтра. Не "вероятно", а обязательно, во что бы то ни стало, не может быть сомнения, уверяют мамочка и Мария Петровна.

Приходят соседи: Леоновы, Мевес и еще кто-то разделить нашу семейную радость. Ярко вспоминаю свое детство: как я учился грамоте на газетных полосах, наклеенных на зимние, оконные рамы, как мои успехи радовали моих родителей, как я поступил в школу и т.д. и т.д.

Обнимаю мамочку, нежно целую ее, говорю: дочь уже в гимназии, теперь старший сын на очереди. Затем очередь будет за остальными. Ведь не так плохо "склалось як казалось", как говорят на Украине.

На следующий день вновь еду с Шурой в город сдавать второй, устный экзамен по русскому языку. В коридоре ловлю преподавателя приготовительного класса Бучинского. Спрашиваю его: "Как наши дела, Николай Андреевич?" Отвечает: "Хорошо, не беспокойтесь, Шура будет принят, но с условием, чтобы не шалил". И ласково треплет моего сына по головке. Шура сияет, и я не меньше его. После долгих ожиданий, волнений - видим, идет экзаменационная комиссия: директор Буслаев, инспектор Яншин, учитель приготовительного класса Бучинский и еще кто-то. Лица строгие, мрачные, на людей не глядят, а куда-то в неведомое пространство, точно вот-вот прочтут кому-то смертный приговор. Папаши и мамаши шепчутся: ничего не поделаешь, так и надо.

Наконец, уселись. Папаши и мамаши, как школьники, подглядывают в дверь, мигают Бучинскому, когда дверь раскрывается больше обычного. Приступили к экзамену.

Наша фамилия начинается на буку В, я был уверен, что меня не задержат. Не тут-то было. На сей раз экзаменационный синедрион решил вызывать ребят не последовательно по алфавиту, а с конца. Первая как будто житейская неудача. Приходится нетерпеливо ожидать. Наконец-то вызывают Александра Вайнштейна . Дверь полуоткрыта. Прекрасно вижу экзаменационную комиссию. Лица строгие как будто, а приглядеться - безразличные. Видимо, утомились, надоело, есть хочется. Батюшка даже зевнул.

Думаю: к чему столь торжественная обстановка для приготовишек? Но мой старший сын идет смело и бодро, отвечает уверенно. Но тут, точно его кольнули, вдруг срывается с места и бежит к открытому окну с криком: "Музыка, музыка!" Конфуз. Оказывается, откуда-то возвращалась военная команда с оркестром во главе. Старик Бучинский быстро овладел собой, вернул Шуру к экзаменационному столу. Я лишь мог расслышать вопрос одного из экзаменаторов: "Чей это такой шустрый?" Однако все кончилось вполне благополучно. Директор пожурил Шуру, как потом рассказывал Бучинский, и отпустил с миром. Вскоре огласили и список принятых, в числе коих значился и мой сын. Мы отправились в магазин, купили гимназический форменный картуз, Шура тут же его надел, и поехали домой довольные, радостные.

Там нас давно ожидали, глядели во все окна. Снявши с головки картуз, размахивая им, Шура орал на всю улицу: "Выдержал, выдержал, выдержал!!!" Лелечка гордилась братом-гимназистом, а маленький Володечка глядел с восторженным умилением на форменную фуражку с гербом, в которой щеголял старший брат.

Успешная учеба наших детей-первенцев омрачилась заболеванием Шуры. В нашей квартире в Золотухине , поздней осенью, кажется, в конце октября, производился запоздалый ремонт, со сменой полов и оконных рам. Моя квартира состояла тогда из четырех комнат и кухни. Чтобы мы не переселялись временно в казарму, начальник участка пути согласовал со мной производство ремонта в два приема: мы уплотнились в двух комнатах и освободили половину квартиры для плотничных работ. Беспрестанно лили дожди. Маленький Шура, по недосмотру няньки, заходил нередко к плотникам. Ребенок будто бы даже таскал им мои папиросы, и никто этого не замечал. Как-то раз утром, встав с постели, очутился он в одной рубашонке у плотников в гостях, когда они пили чай. Усадив ребенка на сырые доски, плотники угостили его своим чаем. Через несколько дней появились боли в ногах - признаки явного ревматизма. Уложили в постель, стали лечить, но упорная болезнь не поддавалась. Летом он обычно бегал, резвился, а с наступлением осени болезнь осложнялась, и ребенок очень страдал. Два или три раза мы его лечили на курорте в Славянске , соблюдая в точности все назначенные врачами процедуры. В первый раз с нами поехала мамочка. Мы сняли около озера деревянную хату у старухи Дарьи Верчихи и временно обзавелись своим хозяйством, чтоб обходилось дешевле гостиницы и ресторана.

Ссылки: