Тихомолов Б.Е.: Задание выполнено, заброс разведчиков

Наш самолет опять набит до отказа. Но это уже другой самолет - новый. И настроение у меня другое. Так весь мир и обнял бы! Сегодня утром в штабе мы мимоходом встретились с Щербаковым. Командир сделал движение, будто хотел обнять меня. У меня был такой же порыв, но кругом люди. Мы только переглянулись и поняли друг друга без слов. Слегка коснувшись пальцами моей груди, он спросил:

- Ну как, а сегодня тут в порядке? Я засмеялся:

- Еще бы, товарищ командир. Порядок полный!

- Ну и ладно. По маршруту опять гроза. Но сейчас это уже хорошо. Мы выпустим тебя пораньше, чтобы ты мог вернуться домой затемно. Понял? - И прошел. Я смотрел ему вслед, не веря ушам. Да при такой ситуации полет этот будет увеселительной прогулкой! Вернуться затемно, подумать только! Мои пассажиры, уже одетые во всю свою амуницию, лежали поодаль, курили. Только девушка была в стороне, и возле нее увивался Заяц. Я подошел и прилег возле старшего труппы. Это был лет сорока, коренастый, с артистической внешностью мужчина. Крупная голова его с рыжеватыми волосами была разделена безукоризненным пробором. Нос с горбинкой. Густые нависшие брови. Голубые глаза смотрели важно и надменно. На среднем пальце холеной руки красовался перстень с крупным бриллиантом. Он лежал на животе, закинув ногу на ногу и подперев обеими руками массивный подбородок, курил папиросу, задумчиво пуская вверх кольца синеватого дыма.

- Закуривайте.- Он пододвинул мне большой золотой портсигар, украшенный каким-то замысловатым гербом и драгоценными камнями.

- Спасибо, не курю, - сказал я, рассматривая портсигар. Он перехватил мой взгляд, вздохнул.

- Не ломайте голову, -сказал он. - Бутафория. Портсигар, конечно, золотой, и камни настоящие, но - все равно бутафория.

- А девушка, - поинтересовался я. - С маузером. Это тоже бутафория? Он усмехнулся, глядя на флиртующего Зайца:

- Эта девушка может с любой руки, хоть с левой, хоть с правой, а то и с обеих сразу, влепить десяток пуль в полной темноте, только по шороху, в предмет величиной, ну, скажем, с консервную банку на расстоянии двадцати метров. Я опешил.

- Такая? такая воздушная?!

- Вот именно-воздушная. Она прыгает уже девятый раз. Признаюсь, у меня по спине поползли мурашки. Трудно было отказаться от установившихся взглядов: раз нежная, изящная, значит, слабая, беспомощная. Но у меня было к старшему дело: самолет наш был совершенно не приспособлен к сбрасыванию парашютистов и тем более громоздких грузов. Хвостовой люк узок и неудобен; для каждого раза требовался отдельный заход, а у нас парашютистов четыре и тюков - девять. Значит, нужно сделать тринадцать заходов и, конечно, на малой высоте. Но на какой: двести, триста метров или на сто? Вот об этом я и спросил у старшего. Тот задумчиво (пыхнул папиросой.

- Как можно ниже, - ответил он. Все во мне взбунтовалась. За кото он меня принимает!

- А можно и с бреющего! - вызывающе сказал я.- Подойдет?

- Вполне, - ответил старший. И я попался. Ночью сделать на бреющем полете тринадцать заходов! Но пятиться было поздно. Назвался груздем - полезай в кузов!

- Хорошо, -сказал я.- Будем бросать с бреющего. Но как я узнаю о результатах? Тот пощелкал наманмкюренным пальцем по фляге:

- А факел? Я недоверчиво хмыкнул.

- Да вы же не успеете!

- Успеем. Я пожал плечами. Выторговать хотя бы метров пятьдесят высоты мне не удалось. Ну, ладно, с бреющего, так с бреющего. Вскоре прибежал посыльный, как и вчера, принес сводку погоды и распоряжение на вылет. Сводка была великолепной - гроза в районе Курска. Линию фронта мы прошли засветло, между грозовых и слоисто-дождевых облаков. Очень удобно и хорошо. Если привяжется фриц, мы уйдем от него в дождевую муть. А пока, лавируя меж ними, идем открыто на высоте трех тысяч метров. Внизу, под нами, на нашей земле снуют вражеские автомашины. Взлетают, садятся самолеты. Как у себя дома. Сердце мое негодует. В нем только ненависть. Острая, болезненная, лютая. Слева и справа бородатые облака поливают землю дождем. Сходясь, щупают друг друга огненными клинкам и молний. Под нами пересекающим курсом прошли четыре "мессершмитта".

- Заяц, смотри!

- Вижу, товарищ командир. Идут мимо. Ясно! Конечно, кому из тих придет в голову, что днем, на таком отдалении от линии фронта идет совершенно открыто самолет противника. Впереди сплошная облачность и дождь. Влетаем в ливневый грохот. Хорошо! Каскады воды хлещут в ветровое стекло. Спокойно, не болтает. Машина словно замерла. Только вот неудобно - вода течет на колени. Пахнет озоном, прибитой пылью и деревней, какую я помню с детских лет. На душе моей празднично. Постепенно день гаснет. Темнеет, наступает ночь. Дождь хлещет по-прежнему. Идем вслепую, на высоте триста метров. Моторы гудят, гудят. Хорошо, уютно.

- Заяц, как там пассажиры?

- Спят, товарищ командир. Я удивлен:

- Спя-ат? Вот молодцы! И девушка? Отвечает не сразу. Потом нерешительно:

- Н-нет, товарищ командир, девушка не спит.

- Хе-хе! - вмешивается Евсеев. - А что же она делает, а, Заяц?

- Она? помогает мне, - нехотя признается радист. Кроме девушки, не спит еще один, пятый пассажир. Это инструктор. Он прыгать не будет. Он отвечает за десант. На земле перед вылетом мы разработали с ним технику сбрасывания. Десантник, присев на корточки перед открытым узким люком, должен ждать энергичного толчка ногой в спину. И все! Я прыгал с парашютом, и не раз. Не скажу, чтобы это было очень легко-перебарывать в себе чувство страха перед высотой. Но чтобы тебя выталкивали в спину?! Брр! Дождь резко прекращается, и мы освобождаемся из облачного тлена. Слева и сзади в чистом, умытом небе висит огрызок луны. Ее отражение бежит за нами по земле. Догадываюсь: болота. Значит, мы где-то возле Пинска. Ага, вот и река! Наверное, Припять. Вынимаю карту из-за голенища, ориентируюсь. Точно - Припять!

- Припять! - говорит Евсеев.- Через двенадцать минут будет Пинск. Обойдем?

- Справа сзади на нашей высоте вижу самолет, - докладывает Заяц. - Идет нашим курсом. Впереди на земле медленно зажегся свет. Ясно - посадочный прожектор.

- Аэродром!- говорит штурман. - По. кругу ходят самолеты.

- Эх, бомбочки бы сюда! - вздыхает Заяц.

- Хорошо бы! -соглашаюсь я. Меня душит бессильная злоба. Г-гады! Сволочи! На нашей земле! Оборачиваюсь. Самолет, очевидно "Юнкерс-88" , идет с зажженными огнями. Если убавить скорость и дать ему возможность пройти над нами, можно отлично вспороть фашисту брюхо кинжальным огнем наших пулеметов. Соблазн велик. Рука сама тянется к секторам газа. Обороты убавлены, скорость снижается. Глядя назад, поджимаю ножным управлением свою машину под фашистский бомбардировщик. Он нагоняет нас. Ближе, ближе! Ярко горят на крыльях огни. Вот он уже рядом, почти над нами. Мне уже видны его синеватые выхлопы моторов. Заяц оказал нетерпеливым шепотом:

- Ого!? Товарищ командир, команда будет? Евсеев метнулся с кресла.

- Какая команда?! - заглянул в иллюминатор, увидел, понял.- Ты? Ты что, с ума сошел? Забыл, кого везешь, какое задание выполняешь?! Да за это нас, знаешь? Я скрипнул зубами и резким движением бросил машину в сторону, Евсеев был прав, конечно, но до чего же обидно! Пинск позади.

Бежит луна по болотам. Тихо. Скучно. Борюсь со сном. Мы продвигаемся вперед долго, нудно, медленно. Мой палец почти застыл на карте: скорость его движения-один сантиметр за пять с половиной минут! А сколько у нас всего таких сантиметров! Пятьдесят пять! Или тысяча триста семьдесят километров в один конец. Но время идет, пережевывая расстояние. Кобрин . Брест . Граница Польши. Я сбрасываю с себя дремоту. Наконец-то! Цель близка. Осталась самая малость-двести километров, или сорок пять минут полета. Сорок пять! Это и мало и много. Мало - если тебе предстоит еще и обратный путь. Много - если ты уже устал от монотонного гула моторов, от ночного бдения, от огненной боли в раковинах ушей, (прижатых шлемофоном, от многочасового неподвижного сидения, от борьбы со сном. И я гоню, гоню от себя мысль, что нам еще лететь назад, так же долго, так же трудно, так же утомительно. Цель близка. Всего - восемь сантиметров. Я поджигаю себя мыслью, что мы идем хорошо, совершенно точно. Что мы вот-вот выйдем на речку, потом на озеро, потом на небольшой лесной массив. Там мы разыщем поляну, с четырех сторон которой нам замигают условным кодом огоньки карманных фонариков. От мысли, что мы можем и не натолкнуться на речку, проскочим озеро и лесную полянку, нехорошо замирает сердце. А вдруг?! А вдруг?! Нет, никаких "вдруг" быть не должно!

- Хорошо идем, - говорит штурман. - Сейчас будет железная дорога, потом речка. Заяц! Буди пассажиров, пусть готовятся. Дальше все пошло стремительно быстро. Вильнула речка, проскочило озеро. Лес! Мы смотрим во все глаза. Полянка! Нет, не та. Еще полянка! Опять не та. А вот и та! Четыре огонька замигали. Наши! Наши! В глубоком вражеском тылу! Снижаюсь. Делаю разворот. Намечаю ориентир для захода.

- Заяц, вы готовы?

- Готовы, товарищ командир. Парашютисты у люка? Идем бреющим. Низко-низко. Мимо проносятся макушки сосен.

- Внимание! - кричит штурман. - Приготовиться! - и вслед за тем у меня на доске ярко вспыхивает красная лампочка: - Бросай!

- Готово! Я скрениваю самолет и невольно восклицаю от изумления: факел уже горит! Мне просто не верится. Да когда же он успел? Последней прыгала девушка. Заяц тяжело задышал, будто это он склонился над черным проемом открытого люка, будто над его спиной повисла нога, обутая в унт. Красная вспышка.

- Бросай!

- О-о-о! - стонет Заяц. - Тебя бы так! Готово? Четвертый факел опустился на землю и угас. Все! Я облегченно вздыхаю. Люди сброшены благополучно. Теперь тюки: девять заходов. Чувствую себя уставшим от нервной перегрузки. Сбрасывать ночью, с бреющего! Ничего, ничего, сам виноват - напросился. Еще один за другим девять заходов. Мне слышно в наушники, как кряхтит и ругается Заяц:

- Ч-черт! Тяжелый какой! Застрял! Наконец- то все! Усилием воли стряхиваю с себя усталость. Ее нет. Ее не должно быть. Ведь нам еще предстоит обратный путь. Теперь вверх! В высоту. В объятия попутного воздушного потока. Возвращались мы розовым утром. Вставало солнце, переливалась бриллиантами росистая трава. Дремала Ока под туманным одеялом, а на хмурых опушках сосновых лесов блондинки-березки сушили свои косы. К аэродрому мы подошли на бреющем полете. На старте стояла машина руководителя полетав и лениво, словно мухи, ползали люди. Один, коренастый, отошел в сторону и встал в позе Наполеона. Ишь ты! Надо его положить! Прижимаю машину к самой траве. Сейчас ты у меня, голубчик, поцелуешь землю. Фигура ближе. Стоит! Ах, ты! Налетаем как вихрь. Не выдержал, плюхнулся. Ну вот, это - другое дело!? Лихо закладываю машину в глубокий боевой разворот, выпускаю шасси, сажусь. Рулю мимо старта к своей стоянке. Коренастый, смеясь, грезит мне кулаком. Вглядываюсь, и сердце мое обрывается: генерал! Командир корпуса Логинов .

Ссылки: