Петр направил на Урал де Геннина для разбора дела Татищева-Демидова

Поначалу от Демидовых шли устные оговоры. Татищев о них ничего не знал. Официально о них не была уведомлена и Берг-коллегия, в чем, возможно, проявлялось и недовольство Петра позицией ее президента. Царь сам взял это дело в руки и направил на Урал Георга Вильгельма де Геннина для разбирательства, а точнее, просто для ограждения интересов Демидовых.

Берг-коллегия с марта 1722 года перемещалась в Москву, где ранее уже было создано ее подмосковное отделение. Здесь Татищев еще в феврале подал два доношения и выполнял различные дела, связанные с уральскими заводами. Брюса , однако, встретить ему не удалось, так как тот уехал в длительную командировку за границу и ожидался в Москве лишь к июню. У Татищева, правда, состоялась мимолетная встреча с Петром, который останавливался в Москве по пути в Персию. Судя по всему, уральских дел Петр даже не затронул. Разговор, по всей вероятности, ограничился историко-географическими сюжетами, которые могли непосредственно интересовать царя в связи с персидским походом. Он, в частности, взял с собой у Татищева рукопись "Муромской" летописи, содержание которой остается неясным, поскольку рукопись была утрачена, видимо, еще Петром.

Геннин получил назначение на Урал еще в марте. Но в Берг-коллегию доношение об этом поступило лишь 7 мая от самого Геннина. Геннин уведомлял об именном императорском указе, в котором, между прочим, значился и наказ "розыскать между Демидовым и Татищевым, также и о всем деле Татищева, не маня ни для кого". Геннину поручалось сообщать о ходе дела в Сенат, коллегию и самому императору. Татищева ему предписывалось взять с собой для очных ставок. Уже после назначения Геннина и его отъезда на Урал Апраксин в письмах продолжает настоятельно требовать, чтобы тот поддержал Демидова. Геннин, однако, не давал каких- либо обязательств. Он соглашался оказывать помощь только до известных пределов. "Вспоможение Демидову чинить я рад только в том, - писал он Апраксину, - что интересу е. и. величества непротивно".

Неудача обвинения позднее привела к охлаждению отношений Апраксина и Геннина (естественно, по инициативе первого) и прекращению их переписки на два года. В отсутствие Татищева делами на Урале заправлял Михаэлис . Ничего, кроме вреда, это управление Уралу не дало. Большинство его распоряжений было бестолковыми или неверными. В инструкции из тридцати шести пунктов, данной им уктусскому управляющему Бурцову , не было ни одного действительно нужного указания. Горный мастер Патрушев писал в мае 1722 года в Москву Татищеву:

"О себе доносим: еще живы, только в печалех, что все у нас не так, как было при вашем благородии... Ежели его (то есть Михаэлиса) журнал и писание о заводском погрешении и о горном представлении изволишь читать, то весьма познаешь, что нам не дивно его нраву дивиться. Просим помощи божии и дарования вам здравия, дабы благоволил бог вашему благородию к нам прибыти". План Татищева построить завод на Исети Михаэлис решительно отверг. Он решил строить завод выше по Уктусу, где воды было еще меньше, чем на действовавшем заводе, а построенная им плотина скоро прорвалась. Письмо Патрушева характерно для отношения к Татищеву той части администрации, которой не были безразличны судьбы дела. Сходная обстановка сопровождает всю его многолетнюю служебную деятельность. Но Патрушев, видимо, в этот момент еще не подозревал о том положении, в котором оказался его начальник. Демидовы упорно уклонялись от подачи письменного обвинения в адрес Татищева. Никита надеялся, по-видимому, что Татищева просто уберут с Урала. Но этого не мог сделать даже Петр, поскольку таким образом зачеркивалась бы деятельность целой коллегии и наносился бы самый непосредственный ущерб казне. Татищев же продолжал пользоваться доверием Брюса, который перед отъездом в заграничную командировку имел довольно жесткий разговор с Никитой Демидовым, предупредив его о возможной ответственности в случае необоснованности обвинения.

7 июня 1722 года в Берг-коллегию было наконец подано доношение Никиты Демидова на Татищева. Но оно мало соответствовало тем обвинениям, по которым был направлен столь авторитетный следователь, как Геннин. Согласно доношению Демидова "в бытность в Сибири на Уктусскцх заводах от артиллерии капитан Василий Татищев поставил во многих местах заставы, а ныне я уведомился через письмо сына своего Акинфия , что те заставы содержит комиссар Уктусскаго завода Тимофей Бурцов , и чрез оныя на Невьянские заводы хлебнаго припасу не пропускают, и от того не токмо вновь медные заводы строить и размножать, но и железные заводы за небытием работных людей конечно в деле и во всем правлении государственных железных припасов учинилась остановка, понеже который хлеб и был, и тот мастеровые и работные люди делили на человека по четверику, и от такого хлебнаго оскудения пришлые работные люди на наших заводах не работали, все врозь разбрелись, да и крестьяне, купленные нами в Нижегородской губернии и переведенные на заводы из Фокина села для работ, и из тех крестьян от той хлебной скудости многие бежали, а наипаче большая половина померли, о чем сын мой в Сибири Горному Начальству подал доношение, с которого в Государственную коллегию берг- советник Михаэлис прислал копию".

Доношение заключалось просьбой о пропуске через заставы хлеба. В доношении Никиты Демидова кое-что, видимо, со-ответствовало действительности: положение работных людей на его собственных заводах, голодовки, поражавшие периодически слободы из-за неустойчивого снабжения заводских рабочих продовольствием. Но он, конечно, перекладывал вину с больной головы на здоровую. Он надеялся произвести впечатление своеобразной угрозой сорвать поставки стратегически важного материала и заодно возложить вину за это на Татищева. Расчет, очевидно, строился на том, что Геннин выполнит возложенное на него поручение так, как этого хотели бы Апраксин и другие покровители Демидовых, подтвердив вопреки фактам изветы первого промышленника страны. Но несостоятельность навета была слишком очевидной. Татищев мог на другой день разъяснить коллегии, что "заставы учреждены им по указу губернаторскому для удержания проезжих с товарами заповедными, неявленными, и чтоб неуказными дорогами для воровства никто не ездил; а о пропуске хлеба запрещения вовсе не было". К тому же в его распоряжении было только что полученное письмо Бурцова, где сообщалось еще об одной выходке Демидова - челобитной в адрес Михаэлиса. Бурцов прямо писал, что "все это Акинфий клевещет напрасно". В устных наветах на Татищева были и иные пункты обвинений, касавшиеся опять-таки пренебрежения со стороны Татищева государственным интересом. В составлении этих пунктов обвинения, видимо, принимали участие не только Демидовы, поскольку Татищева обвиняли в нежелании делать то, что он как раз и предлагал делать и на чем особенно настаивал. Не исключено, что некоторые из этих обвинений появились уже после прибытия Геннина на Урал, когда Геннину вторично открылись те же самые недостатки, которые ранее уже отметил Татищев и устранения которых он добивался. Теперь делалась попытка именно на Татищева взвалить ответственность за развал казенных предприятий . Уже после того, как Татищев был предан Вышнему суду при Сенате , 18 мая 1723 года из канцелярии суда поступил в Берг-коллегию запрос, "в какой силе" была дана ему инструкция (то есть каков был круг его полномочий), сообщал ли он "о непорядочном устроении Уктусских и Алапаевских заводов, и чтоб вместо оных повелено было ему на Исети реке построить вновь в Берг- коллегии многажды ль доносил и к тому строению завода удобному месту чертежи сообщил ли?" и т. п.

Само выдвижение подобных обвинений, видимо, строилось на надежде, что Татищев не писал или, что еще хуже, до коллегии не дошли его предложения. Но кое-чем коллегия все-таки располагала, и все показания Татищева она подтвердила. Вышнему суду предшествовал довольно длительный период ревизионных проверок, осуществленных Геннином и другими лицами по его поручению.

Геннин направился из Москвы 29 июля тем же маршрутом, что ранее проделал Татищев, то есть Москвой-рекой и далее водным путем. Он вез с собой ряд иностранных специалистов, в том числе таких профилей, по которым Татищеву людей подобрать не удалось. Существенно иным, нежели ранее у Татищева, было и материальное обеспечение его экспедиции: оно обычно зависело не столько от важности дела, сколько от должности и влиятельности возглавлявшего его лица. Татищев выехал несколько позднее и также со вновь набранными специалистами (шесть "школьников" из Артиллерийской школы) и разного рода материалами, в которых на Урале испытывался недостаток. Он вез, в частности, порох (пятьдесят пудов) и огнеупорную глину (триста пудов). Положение его оказалось двусмысленным. С точки зрения миссии Геннина он был подследственным. Но коллегия делала вид, будто ничего не случилось, и по-прежнему рассматривала его в качестве представителя Горного начальства.

Тяготясь таким положением, Татищев направил 30 июля, еще до отъезда в коллегию, доношение, в котором просил увольнения от занимаемой должности: "До окончания розыска у тех горных дел быть мне невозможно. Того ради покорно прошу, дабы от Горного начальства повелели меня отрешить, и по окончании розыска меня и подьячего Клушина , который при мне у прихода и расхода был, отпустить в Москву, дав подводы и прогоны".

Коллегия согласилась с первой частью просьбы, но отказала во второй. Указом 7 августа Татищев отстранялся от дел до окончания розыска, после чего его судьба должна была решаться коллегией. К началу октября и Геннин и Татищев прибыли наконец в Кунгур. По-видимому, по инициативе Михаэлиса заводская администрация устроила обязательные сборы с населения на подарок проезжающему начальству - Геннину. Администрацию все это, конечно, удивить не могло: чем выше стоял по служебной лестнице тот или иной деятель, тем большими обычно были и размеры его поборов за счет казны и населения. Но Геннин искренне возмутился такой циничной попыткой его подкупить. Он потребовал возврата взысканных с населения денег и пресечения подобных действий впредь. Неудивительно, что с самого начала между ним и Михаэлисом возникла неприязнь.

Отношения между Геннином и Татищевым на первых порах были сугубо официальными, может быть, с оттенком недоброжелательства со стороны Геннина. Все- таки в целом ситуация на Урале понималась именно таким образом, что Геннин приехал защищать Демидовых от Татищева. И Геннин как будто не особенно скрывал это, с подчеркнутым дружелюбием обращаясь к Демидовым. Тем не менее, приступая к делу, он уже из Кунгура уведомил Никиту Демидова, чтобы к его приезду на Невьянский завод было приготовлено письменное доношение с подробным изложением обвинений в адрес Татищева. Демидов попытался уклониться от изложения своих обвинений на бумаге, памятуя предостережения Брюса.

Прибыв на завод 1 декабря, Геннин повторил свое требование. "Я буду с ним, Татищевым, мириться, а взять мне с него нечего", - заявил на сей раз Демидов. Геннин вынужден был напомнить, что мириться уже поздно, поскольку император ждет результатов розыска. Демидов попытался подыскать другое объяснение: "Я-де писать не могу и как писать, не знаю, я не ябедник". И лишь после того, как Геннин разъяснил Демидову, что отказ подать письменное прошение будет равнозначен признанию его вины, тот изложил наконец два пункта претензий:

1) сооружение застав по дорогам и

2) отнятие Татищевым части пристани, устроенной на реке Чусовой (на земле казны). Розыск по двум объявленным Демидовым пунктам не представлял затруднений. Правота Татищева была слишком очевидной, хотя позднее, в 1724 году, Геннин пристань все-таки передал Демидову. Передача (на определенных условиях) государственных предприятий частному капиталу вообще широко практиковалась, в том числе, как можно было видеть, и Татищевым. Но обязательным это, разумеется, для администратора, соблюдающего казенный интерес, не было. Проверил Геннин и другие, устные, обвинения Демидова. Одно из них касалось уверения, будто по вине Татищева Демидов не может поставить медеплавильное дело. Но Демидов сам признался Геннину, что в меди он ничего не понимает и хотел бы вообще от этого дела избавиться, если бы можно было обойти предписания Берг-коллегии.

В устных обвинениях упоминалось и о взятках, которые якобы брал Татищев. Упоминание об этом в устах Демидова, который привык все и всех подкупать и покупать на Урале (но не смог купить Татищева), выглядело слишком уж ханжеским. Тем не менее Геннин рассмотрел и эту сторону обвинений. Ничего криминального в действиях и поведении Татищева он не нашел. Розыск с очными ставками был завершен, к февралю 1723 года, и материалы следствия отправлены в Сенат и (копия) в Берг-коллегию. Сообщая Апраксину о завершении этого дела, Геннин как бы извинялся: "Демидова розыск да Татищева кончился. А что он на Татищева доносил, на оном розыске не доказал, или Татищев умел концы схоронить". Да и сам Демидов не настаивал более на каком- либо своем обвинении. В апреле 1723 года он будто даже благодарит Геннина: "Да спасет тебя бог за истинную твою, государь, правду, за что даждь боже вашему превосходительству быть генерал-губернатором в Сибири".

Петр I вернулся из Персидского похода к концу 1722 года. В столице его ожидал ряд дел, очевидно, для него более важных, чем татищевское. "Птенцы гнезда Петрова" погрязли в склоках и казнокрадстве. Еще в 1721 году был казнен за казнокрадство бывший губернатор Сибири князь Гагарин .

Умер, не дождавшись суда, знаменитый "прибыльщик" Алексей Александрович Курбатов . В отсутствие Петра продолжалось дело по очередной крупной махинации Меншикова , связанной с самовольным захватом ряда земель на Украине (так называемое почепское дело) .

К этому добавилось еще дело П. П. Шафирова , злоупотребления которого сопровождались недостойным поведением в Сенате. Меymикову его хищения Петр в очередной раз простил. Шафиров был приговорен к смертной казни и возведен на эшафот. Но затем дело ограничилось ссылкой в Новгород. Петру явно нужны были новые люди, готовые соблюдать не только его, но и государственные интересы.

По возвращении Петра Геннин доносил о результатах своего розыска и ему непосредственно. Он откровенно изложил существо дела. "Ему (то есть Демидову), - писал Геннин, - не очень мило, что Вашего величества заводы станут здесь цвесть, для того, что он мог больше своего железа запродавать, а цену положить как хотел, и работники все к нему на заводы шли, а не на Ваши. А понеже Татищев по приезде своем начал прибавливать, пли стараться, чтоб вновь строить Вашего величества заводы, и хотел по Горной привилегии поступать о рубке лесов и обмежевать рудные места порядочно, и то ему також было досадно, и не хотел того видеть, кто ему о том указал. И хотя прежь сего, до Татищева, Вашего величества заводы были, но комиссары, которые оными ведали, бездельничали много, и от заводов плода почитай не было, а мужики от забалованных Гагаринских комиссаров (речь идет о прежнем управлении заводами. - Авт.) разорились, и Демидову от них помешательства не было, и противиться ему не могли, и Демидов делал что хотел, и чаю ему любо было, что на заводах Вашего величества мало работы было, и они запустели. Наипаче Татищев показался ему горд, то старик не залюбил с таким соседом жить, и искал как бы его от своего рубежа выжить, понеже и деньгами он не мог Татищева укупить, чтобы Вашего величества заводам не быть".

Памятуя об особых симпатиях и Петра к Демидову, Геннин опять-таки извиняется: "Я онаго Татищева представляю без пристрастия, не из любви или какой интриги, или б чьей ради просьбы, я и сам его рожи калмыцкой не люблю, но видя его в деле весьма права, и к строению заводов смышленна, разсудительна и прилежна". Но Петр, видимо, и сам уже справился с раздражением против Татищева, проявившимся у него несколько месяцев назад. Теперь покровители Демидова рады бы были избежать публичного обсуждения дела. Но Петр назначил слушание его в Сенате в собственном присутствии, что и было осуществлено летом 1723 года. Параллельно с розыском Геннин занимался и изучением положения уральских казенных заводов. Нашел он их, естественно, в крайне запущенном состоянии, что усугублялось бестолковым руководством Михаэлиса . Следуя путем Татищева, Геннин приходил к тем же выводам, которые ранее излагал в своих записках Татищев. Была лишь одна разница: многое, о чем безуспешно просил Татищев, Геннин мог теперь сделать собственной властью. В этом и заключался порядок, когда не "законы", а "персоны" осуществляют власть. Геннин был доверенным лицом самого императора, и навстречу любым его пожеланиям спешили все административные и финансовые службы. Татищев всюду в поездках сопровождал Геннина, так как должен был давать пояснения, как он предлагал решить тот или иной вопрос. И во всех случаях, когда, например, мнения Татищева и Михаэлиса расходились, Геннин оказывался на стороне Татищева. Это ярко проявилось на одном из главных спорных вопросов - о постройке завода па Исети .

Геннин не только решительно поддержал татищевский проект, но немедленно начал строительство здесь завода и крепости, куда им был истребован из Тобольска целый полк солдат. В июне 1723 года здесь уже был Екатеринбург . Сюда (соответственно замыслу Татищева) были переведены и административные службы, "понеже, - как пояснял Геннин, - здесь новостроющиеся Катеринбургские заводы между всех других в самой середке лежат". Зная об отношении Петра к Геннину, и Черкасский вел себя значительно смелее. Он без колебаний выделил . Геннину тридцать тысяч рублей на строительство города и отпускал практически все, что просил у него Геннин. Правда, тот все-таки отмечает в письме к Петру, что Черкасский "человек добрый, но не смел". Он советует императору: "Дай ему мешочек смелости и судей добрых людей". Поддержал Геннин и многие другие проекты Татищева. Воспользовавшись проездом через Уктус губернатора Черкасского, он подал ему ряд предложений, в том числе о перенесении Ирбитской ярмарки на Исеть. Согласился он также с нредложением закрыть медный завод в Кунгуре, как не обеспеченный близко лежащими медными рудниками, и открыть таковой на реке Мулянке (близ нынешней Перми), что и было осуществлено.

Попытался Геннин начать и реализацию татищевского плана соединения приуральской и северной водных систем. По его заданию была осуществлена съемка местности, и в конце 1724 года он направил Петру проект сооружения канала, который должен был соединить обе системы. Но Петр 28 января 1725 года скончался , не успев принять какое- либо решение. Геннин во многом был человеком иного склада и иных воззрений, нежели Татищев. В отличие от Татищева он избегал "поротых ноздрей", полагая, что "непристойно таких людей под командой иметь". Он устраивал жестокие расправы над беглыми, вешая их целыми партиями, и угрожал, что "ежели не перестанут бегать, то и жесточе буду поступать".

Геннин и действительно вводит такие наказания ( вешание за ребра , колесование ), которые не только Татищеву, но и привыкшей ко всему администрации казались чрезмерными. Явное предпочтение оказывал он и иностранным специалистам перед русскими (при прочих равных данных), что нашло отражение и в переименовании созданного Татищевым управления - Высшего горного начальства - в Обер-бергамт . Но он умел ценить знания и добросовестность как в ближайших сотрудниках, так и у работных людей. Геннину удалось сделать кое-что из того, на что у Татищева не находилось средств, в частности, несколько поднять жалованье сотрудникам. С просьбами подобного рода он обращается непосредственно к Петру.

Необходимость увеличения жалованья управителям он обосновывает тем, что "здесь деревень ни у кого нет, а есть всяк хочет". Некоторую прибавку с санкции опять-таки самого императора получили и работные люди. Жалуется Геннин и на собственную неустроенность:

"Никогда я жалованья без злобы и спора, а фуража и весьма лет с 10 получить не мог".

Именно такое положение очень часто вынуждало администрацию к незаконным поборам с населения. "В Петербурге, - писал Геннин, - для нужды до жалованья занять можно, здесь же не у кого". Петр положительно рассмотрел жалобу своего эмиссара, настаивая на выплате казной начиная с 1724 года твердого жалованья уральским сотрудникам. Но казна не в состоянии была распространить это решение на все категории служащих.

Ссылки: