Ситников Василий

Я чувствовал себя ограбленным. А Вася рассказывал о психбольнице из которой он только что вышел. Потом он достал из сумки и разложил на полу больничные рисунки. Его соседи по палате, кажется еще и интерьеры палат, странные типажи. Но не в типажах и не в странности было дело, а полузнакомом мне высоком профессионализме. Я был поражен. Чем-то напоминали мне они журнал "Аполлон" и последние рисунки Ван-Гога.

Мимолетные, не законченные, но предельно выразительные, страшные и в то же время естественные, абсолютно свободные. А он заговорил о Сезанне и пригласил меня к себе домой. Тут из за перегородки вышел отец Таты и Тата начала рассказывать какая была у Васи большая любовь со студенткой Суриковского института . Девочка была талантливая, до безумия увлеклась импрессионистами, а в институте произошел переворот. Новый директор Модоров объявил войну формалистам , разгромил кафедру живописи, уволил гениального Фаворского , Дейнеку , Андрея Гончарова , заметил и начал травить девочку Васи Ситникова.

На комсомольском собрании выступали бывшие ее друзья, издевались над тем, что ей стало дорого, требовали ее исключения, как врага народа. Она вышла из аудитории и повесилась в туалете института. Вася любил ее, не выдержал потрясения и попал в психиатрическую больницу. Да. Отец. Вероятный любовник Таты - Вася. История с Суриковским институтом. Я не мог в этой ситуации найти для себя места. Я уходил. Вася смотрел на меня дружелюбно, дал свой адрес и сказал, что все очень просто, что если я приду к нему, он за три дня просветит меня и я стану художником.

Не помню когда приняли Васю в Суриковский институт, но не студентом, а лаборантом. На лекциях по истории искусства показывал он студентам диапозитивы картин великих художников и студенты прозвали его "Васей фонарщиком", я же его почти каждый день встречал на Покровском бульваре.

Я спешил в институт, а он зимой в двадцатиградусный мороз без шапки с развивающейся огромной черной шевелюрой совершал свою утреннюю трехкилометровую пробежку, радостно останавливался и сожалел, что я не прихожу к нему, что он за три дня сделает из меня художника. Спустя пятнадцать лет художник Ян Левенштейн в своей мастерской на Фрунзенской набережной показал мне и Виктории потрясший меня свой любительский фильм о гениальном художнике. Единственным действующим лицом был Вася Ситников. Он не произносил ни слова, но играл предельно выразительно и небольшом фильм этот соединился в моей памяти с лучшими картинами итальянского неореализма. Вася сумел создать свою школу живописи, всегда был окружен поклонниками и действительно те, кто приходили нему за короткий срок становились профессиональными художниками-авангардистами.

Прожил он плодотворную жизнь. Умер в эмиграции в 1987 году. Напрасно ушел я тогда от Таты . Может быть и не было между ними ничего. А может было?

Спустя несколько лет по совместительству с должностью "фонарщика" создал он свою школу живописи и выпустил в свет несколько талантливых художников, но о Васе зимой в майке пробегающим по Покровскому бульвару я еще поговорю. / 7 февраля 2006 года. Внезапно написал стихотворение. /Развращенный несчастный народ / с потерявшим надежду соседом / то свободы, то кризиса ждет, / а вокруг на уроде урод, / и исход этой драмы неведом, а эфир наполняется бредом. / Ну, Чечня. Что же будет теперь ? / Как при Сталине или, как в древности? То ли ангел дурит, то ли зверь. / Никому моя память не верь. / Тайна наших побед и потерь - / не в истории, а в повседневности. /

Глупо, но факт - чтобы писать

черное черным, белое белым

надо быть смелым. Пишу, как бы последовательно, а между тем на самом деле все происходит как бы одновременно и уж точно параллельно: Полиграфический институт с кружком искусствоведения и тремя докладами на научных конференциях, друзья детства и новые друзья. Занятия в студии Михаила Зенкевича , выступление мое в Союзе писателей на поэтическом вечере под председательством Твардовского, на вечере в коммунистической аудитории МГУ под председательством Павла Антокольского.

Летом 1947 года папа купил мне путевку в дом отдыха на Рижском взморье. Кажется, в июле Михаил Александрович Зенкевич договорился о приеме в литературный институт вне конкурса нескольких наиболее, по его мнению, одаренных студентов студии. Восьмого августа я вернулся в Москву, позвонил Солоухину , спросил как дела, а он:

- Я полмесяца звонил тебе, Сидорин готов был принять тебя в институт, ты был в утвержденном им списке, а теперь уже поздно, приемная комиссия прекратила работу. Месяца три перезванивался я с Гариком Регистаном и Володей Солоухиным, читал им новые свои стихи и переводы, а потом увлечение сбором материалов по истории первых советских книгоиздательств и параллельно занятие живописью в изостудии под руководством замечательного педагога Сретенского .

Однако, как это произошло? Мне все более и более нравилось рисовать. Гипсовые головы, натурщики, несколько акварельных пейзажей. Андрей Дмитриевич Гончаров хвалил меня. Во время перекуров между лекциями в процессе бурного обмена мнениями у меня, и у моих однокурсников Александра Купцова и Владимира Кулькова возникает идея из Полиграфического института перейти в Суриковский институт на живописное отделение. Но что-то у нас там не получилось. Тогда, втроем мы начали ходить в студию, руководимую замечательным человеком, художником, педагогом Сретенским .

Впервые я писал портреты натурщиков масляными красками. Увлекся. Главным тогда для меня было сходство. Кажется мне, что все работы студийцев не выходили за пределы учебных соцреалистических программ.

Вместо Михаила Александровича Зенкевича в литературную студию пришел Владимир Луговской . На первом занятии в сентябре 1948 года все по очереди читали свои новые стихи. Я прочитал два переведенных мной еврейского поэта Давида Гофштейна .

Пишу подряд, перескакиваю через десятки лет, пропускаю важное, но ведь я знаю, что делаю, не хватит у меня жизни для последовательного отсчета и описания, между тем потребность реализации полностью захватила меня. Важное - не важное - отберу потом, а пока, как в голову приходит, как рука напишет. Не что за чем, а что-то совсем другое. / Мост над пропастью или подкоп, / свет погас и не топят в квартире, / рассуждаю о Боге и мире. / На рисунке ковчег и потоп, / на столе сельдерей и укроп, / Молоко и картошка в мундире. / Мысли, словно пудовые гири. / Надо вырыть за домом окоп. /

Ссылки: