Кисунько Г.В. в Ленинградской армии народного ополчения

Прослушав по радио выступление Молотова и Указ о всеобщей мобилизации, я по-быстрому насухо добрился и вышел во двор института. Там уже собирались сотрудники и аспиранты, жившие в институтских квартирах и общежитиях. Появились директор и секретарь парткома института. Секретарь парткома, отвечая на вопросы, видно уже не в первый раз, объяснял, что военнообязанным, приписанным к частям, необходимо являться в пункты и в сроки, указанные в военных билетах. Всем остальным - ждать повестки из военкомата.

- А пока что, товарищи,- сказал он,- прошу разбиться на группы по десять человек. Есть указание рыть щели - укрытия от бомбежек. Сейчас привезут шанцевый инструмент и приедет инструктор по саперному делу. Вас я назначаю старшими десяток. - При этом он записал в блокнот фамилии старших. Я оказался в "десятке", в которой было 13 человек, в основном из знакомых мне аспирантов. Инструктор показал места в институтском саду, где надо было отрыть щели, границы участков по десяткам были отмечены колышками. Еще не был снят слой дерна, а у многих с непривычки появились на ладонях и стали лопаться пузыри, на потертые места попадала земля, но каждый старался выглядеть бывалым землекопом.

Мне повезло тем, что на половине ширины щели, которую я копал, грунт оказался странно податливым, и мне удалось быстрее моих товарищей продвинуться в глубину. Но неожиданно именно с этой "везучей" стороны обрушилась стенка щели, и пришлось выбрасывать наверх осыпавшуюся землю. Только теперь я сообразил, откуда шел неприятный запах, который до этого старался не замечать: на моем участке щель проходила через край зловонной ямы, которую когда-то засыпали сверху землей. Ее содержимое изрядно перепрело, но душок все же остался. Наверху у щели останавливались любопытствующие прохожие, и один из них, молодой шутник, сказал по моему адресу:

- Здорово ты, дружище, этим самым - окапываешься! Я промолчал, но остряку ответил другой прохожий, седоусый:

- А ты чем зубы скалить, лучше бы лопаточкой сам поработал. А бомба - это тебе не шуточки: жахнет - как миленький тут же в это самое - сиганешь, да еще и своего добавишь.

- Но-но, дядя, не сей панику. Какие могут быть бомбы в Ленинграде? Может быть, уже наши воюют на немецкой территории.

Надо отметить, что в первые дни войны слухи насчет немецкой территории не были большой редкостью: сказывалось довоенное бахвальство, вдалбливавшееся всеми средствами псевдоискусства:

Мы войны не хотим,

но страну защитим:

оборону крепим мы недаром,

и на вражьей земле

мы врага разгромим

малой кровью, могучим ударом. Однако жизнь подбрасывала факты, которые даже меня, абсолютно несведущего в военных делах, заставляли усомниться в реальности того, о чем пелось в этой песне. Взять хотя бы такой факт, когда в первый Верховный Совет СССР, избираемый согласно сталинской Конституции в городе Проскурове, где дислоцировалась Червонная казачья дивизия, был выдвинут кандидатом в депутаты капитан. По тем временам было ясно, что в дивизии хорошо поработал НКВД и в ней командира в более высоком звании не нашлось. Но после первого письма ко мне из этой дивизии мой дядя Илья прислал второе, в котором сообщил:

"Газету с портретом капитана Навроцкого порви. Он оказался врагом народа". Что же это за армия, в которой дивизиями командуют капитаны? Наглядный ответ на этот вопрос дала война с Финляндией , позорный провал фарса с марионеточным "правительством" Куусинена . Я вспоминал и затемнения в Ленинграде во время этой войны, круглосуточные дежурства в штабах ПВХО, погибших на Карельском перешейке аспирантов из числа призванных командиров запаса, забитую воинскими эшелонами железную дорогу между Ленинградом и Вологдой, куда я выезжал в январе 1940 года, наконец - такую несуразность, как отряды лыжников из ленинградских студентов-добровольцев, как будто только их не хватало могучей армии в схватке с маленькой армией Финляндии.

Все эти разрозненные факты однозначно наводили на мысль, что война с немцами сулит невиданную и неслыханную беду. Но меня лично начало войны поставило в двусмысленное положение. Я полностью рассчитался с институтом имени А. И. Герцена, у меня направление в Астрахань и письмо директора Астраханского пединститута, там меня ждут. Мне остается явиться в военкомат по месту учета в Ленинграде, предъявить направление на новое место работы и документ о присуждении мне ученой степени и получить разрешение на выезд в Астрахань. Формально все по закону, а по совести - не бегство ли это от призыва по мобилизации в расчете на бронь в Астрахани, которую я наверняка получу как завкафедрой и кандидат наук.

Вспомнилось, как три года назад прикидывал, что, в случае чего, буду призываться в армию из Ленинграда. Тогда это "в случае чего" не произошло: меня зачислили в аспирантуру, и я получил отсрочку от призыва. Но что оно могло значить в сравнении с тем, что произошло сейчас? И я решил никуда не ходить, а ждать вызова из военкомата, в котором я продолжал числиться как аспирант. Между тем знакомые мне аспиранты, старше меня по возрасту и имевшие звания командиров запаса, быстро исчезли из общежития. Только одного из них, по фамилии Кондратенко-Буга, я однажды встретил у Казанского собора. Прежде в присутствии товарищей я любил с ним пошутить:

"Уж я-то знаю, Степан Иванович, что украинского слова "Буга" нет, так что вторая половина твоей фамилии происходит от слова "Бугай". Зачем морочишь головы россиянам?

- Э, хлопче, вторая половина моей фамилии происходит от баронского титула. Наше родовое гнездо, а проще - замок, стояло на реке Буг, - может, слыхал? Так вот, если хочешь знать, по-настоящему меня следует называть Кондратенко фон Буга. Теперь "фон Буга" был в новом лейтенантском обмундировании, обтянутом скрипучими блестящими ремнями, и нам, конечно, было не до шуток. Он удивился, что я еще не в Астрахани.

- Что тебя удерживает в Ленинграде? - говорил он.

- Ожидание вызова из военкомата? Но военкомат есть и в Астрахани. И заметь, что там не валяются на улицах готовые кандидаты наук и заведующие кафедрами, и тебе обязательно будет бронь. О семье тоже подумай: тебя призовут, а ей ютиться в студенческом общежитии?

Я ответил Степану Ивановичу, что он был бы формально прав, если бы война началась хотя бы на день-два позже и застала меня уже в пути к Астрахани. Но это только формально, а не по совести. В ожидании повестки из военкомата я как-то неожиданно оказался "номером" в институтской пожарной команде, состоявшей из старшекурсников-студентов и аспирантов, которые тоже были "отсроченными" призывниками. Мы дежурили с утра до поздней ночи и заодно тренировались в технике пожаротушения, а ночью обязаны были по сигналу воздушной тревоги являться в назначенное место, где находился противопожарный инвентарь. Но воздушных тревог не было ни днем ни ночью, и "пожарники" начали поговаривать между собой:

- Зря все это. Так и допустят их к Ленинграду?.

На тренировках была одна и та же программа: мы бежали к "загоревшемуся" дому, тащили с собой багры, лопаты, шланги и сборно- разборную пожарную лестницу, я с напарником тащил стендер. Это было нечто вроде переносной водозаборной колонки, и, пока мы подключали ее к трубе через люк водопроводного колодца, другие "номера" команды раскатывали по двору шланги, сращивали их между собой, привинчивали к стендеру. Затем крышу дома взобравшиеся на нее пожарники обливали водой. Для меня все это выглядело особенно нелепо: я не поехал в Астрахань в ожидании повестки из военкомата, но повестки нет, а я околачиваюсь в какой-то потешной пожарной команде института, из которого уже отчислен.

Однажды во время нашего "пожарного" дежурства мы увидели, что двор института начал заполняться людьми. Начальник команды пошел выяснить, в чем дело, потом вернулся и скомандовал:

"Сложить инвентарь в кладовку! Проверив выполнение команды, сказал:

- Ребята, хватит с нас этой муры! Видите? - формируется ополчение. Когда мы подошли к главному институтскому корпусу, там толпа мужчин, провожаемых женщинами (к этому времени моя семья была эвакуирована из Ленинграда), уже начала приобретать - правда, еще не очень четкую - форму колонны по четыре, вытягиваясь вдоль асфальтированной дорожки. Мы пристроились к ней, и через несколько минут колонна уже шагала по булыжной мостовой Мойки в сторону Невского. По долинам и по взгорьям - Песню, начатую "пожарниками", подхватил весь батальон. Впрочем, еще не было ни списков этого батальона, ни списков его рот и взводов, и не было еще в нем командиров. Но зато было нечто, о чем никто не говорил вслух, но именно оно собрало людей в этот батальон! А списки были составлены потом, со сдачей паспортов и военных билетов или справок об отсрочке призыва.

Временными казармами 2-го стрелкового полка 5-й стрелковой дивизии (Куйбышевского района) Ленинградской армии народного ополчения стали помещения трех рядом расположенных институтов, пунктом питания - столовая текстильного института. Штаб полка размещался рядом, в помещении средней школы на Невском, меня определили посыльным при штабе.

Все ополченцы, кроме нескольких штабных начальников, оставались в своей штатской одежде. И мне в штатском виде приходилось ездить городским транспортом с засургученными пакетами в штаб дивизии и еще по каким-то адресам, иногда получать и привозить ответные пакеты. Однажды я привез приказ о переименовании нашего полка в 20-й сп. У меня создалось впечатление, что наши полковые начальники - сугубо штатские люди, подобравшиеся по принципу знакомства по работе в учреждениях Куйбышевского района, и что еще никто не знает - что с нашим "полком" делать дальше. А вернее всего - просто до нас еще не дошли руки настоящих военных. Но вот мне и еще трем ополченцам, вызванным из роты, выдали винтовки, и мы поступили под команду настоящего (как мне показалось) военного в командирской полевой форме защитного цвета с петлицами и знаками различия, в портупее и с пистолетной кобурой. Он скомандовал нам сесть в кузов грузовика, сам сел в кабину, и мы поехали. Проезжая по Ленинграду, сидевшие в кузове ополченцы, с виду напоминавшие красногвардейцев с винтовками в штатской одежде, молча любовались неописуемой красотой этого города, объятого белой ночью. И нельзя было представить больший абсурд, чем даже сама мысль о том, что на него могут упасть бомбы, снаряды. Грузовик выехал за город и помчался по шоссе, за обочинами которого мелькали перелески, затаившиеся в белесоватой ночной мгле. А в разрывах белых облаков, переливавшихся из одной причудливо- зловещей фигуры в другую, проплывавших над дорогой и над застывшим в тревожном ожидании лесом, виднелось безмятежно-синее небо. И не было ему дела ни до этих облаков, изредка подсвечиваемых зенитными прожекторами, ни до тех туч черной смерти, которые в это самое время нависли над грохочущим огненным валом, протянувшимся от Балтики до Черного моря. Мы проехали через КПП в лесу, где часовой проверил документы у нашего военного, и остановились у большого одноэтажного здания, которое оказалось складом обмундирования. По указанию своего военного мы лазили по тюкам, которыми склад был набит до самого потолка, находили тюки требуемой ростовки и тащили их в грузовик. Наконец все положенное количество тюков было погружено и увязано веревками, по которым мы залезли наверх. Когда машина отъехала, кто-то из ребят сказал:

"Вот это складище! Сколько таких машин, как наша, всю ночь грузятся, а обмундирование вроде и не убавляется.

- Убавляется. Я заметил, что только в дальней половине склада тюки доходят до самого потолка. Наверное, склад эвакуируют.

- Болтай побольше. Эвакуируют? А может быть, ополченцев и вообще мобилизованных обмундировывают. И потом - куда эвакуируют? Не на Карельский же перешеек, поближе к границе! А этот склад, я заметил, совсем с противоположной стороны от Ленинграда. Никто из нас не мог предполагать, что именно эту "противоположную" сторону захватят немцы и что именно приграничный Карельский перешеек окажется глубоким тылом осажденного Ленинграда. Пригревшись на мягко покачивающихся тюках, ополченцы уснули. А мне даже приснилось, будто еду я на самом верху арбы, груженной необмолоченной пшеницей, направляясь на ток. Но проснулись мы не на току, а у какого-то складского здания в Ленинграде, где остановилась машина. После этой поездки я полагал, что нас скоро обмундируют и превратят в настоящий полк. Но однажды, вернувшись в штаб, чтобы сдать ПНШ расписку о сдаче пакета, я стал свидетелем разноса, устроенного полковому начальнику штаба - вчерашнему бухгалтеру - каким-то военным. У него было по шпале на петлицах. Чувствовалось, что это настоящий кадровый военный. Сняв телефонную трубку и дозвонившись до нужного номера, он сказал:

- Докладывает капитан Волков. Считаю, что полк надо расформировать. Здесь в основном студенты, которые по плану мобилизации должны направляться в военные училища, и командиры запаса, подлежащие мобилизации. И тех и других разыскивают военкоматы. Получается не ополчение, а дезорганизация. Выслушав, что ему ответили по телефону, капитан отчеканил: "Есть!" положил трубку и объявил начальнику штаба полка:

- Весь личный состав, кроме отобранной мною группы командиров, - немедленно в военкоматы по месту учета. Ликвидацию всех дел и отчетность перед штабом дивизии оформить в недельный срок.

Ссылки: