Бухарин и Ларина, наконец соединились

В декабре 1932 года Н.И. пригласил меня в Колонный зал Дома союзов . Отмечалось пятидесятилетие со дня смерти Дарвина . Луначарский и Бухарин выступали с докладами. Я сидела в первом ряду, рядом с академиками, корифеями естествознания. Их поразила широта знаний ораторов, они делились своими впечатлениями и горячо аплодировали. После окончания докладов Н.И. поманил меня пальцем, и я, подойдя к нему, вместе с ним прошла в комнату позади сцены, там был и Анатолий Васильевич Луначарский . Перед тем я видела его в начале того же года на Красной площади, когда он произносил траурную речь перед урной с прахом Ларина и затем, спустившись с Мавзолея, сочувственно пожимал матери и мне руки.

Когда мы встретились в Доме союзов, невозможно было предположить, что Анатолию Васильевичу оставался всего год жизни и что уже в декабре 1933 года на ту же трибуну Мавзолея подымется Бухарин, произнося последние, прощальные слова. Мы поздоровались, и Луначарский сказал Н.И.. - Время бежит, Николай Иванович, мы стареем, а Анна Михайловна цветет и хорошеет. Таков закон природы, никуда не денешься! Он был первым, кто назвал меня по имени и отчеству, я была польщена и почувствовала себя взрослой. Затем неожиданно он попросил показать ему мою руку - Луначарский увлекался хиромантией . Я протянула руку, он недолго, но сосредоточенно рассматривал линии моей ладони, и я увидела, как он помрачнел и произнес вполголоса, обращаясь к Н.И.

- Анну Михайловну ждет страшная судьба! Я все же услышала эти слова, Луначарский заметил это и, чтобы смягчить свой прогноз, сказал: Возможно, линии руки меня обманывают, и так бывает!

- Вы ошибаетесь. Анатолий Васильевич, - ответил Луначарскому Н.И., как мне показалось, ничуть не опечаленный его предсказанием, - Анютка обязательно будет счастливой. Мы будем стараться!

- Старайтесь, Николай Иванович, - чуть улыбнувшись, заметил Луначарский. Не могу сказать, что вполне поверила прогнозу Луначарского, но все же, хотя и ненадолго, опечалилась. (Мать, которой в тот же день я рассказала о предсказании Луначарского, после моего освобождения из лагеря не раз об этом вспоминала.)

Доклады кончились довольно рано, и Н.И., чтобы отвлечь меня от грустных размышлений о моей судьбе, предложил поехать вместе с ним в Горки Ленинские . Он надеялся встретить там Марию Ильиничну Ульянову .

Работая одновременно с ней в редакции "Правды" , он был очень дружен с Марией Ильиничной, и эту дружбу продолжал сохранять. Мы приехали в Горки под вечер, там было пустынно и грустно, Марию Ильиничну мы не застали. Дорога к дому была заметена снегом. Сторож, работавший еще при Ленине, разгребал снег широкой деревянной лопатой. Он встретил Н.И., как старого знакомого, поздоровался, сняв шапку-ушанку. Сторож угостил нас горячим чаем с печеньем. Мы пробыли там недолго. По пути в Москву Н.И. рассказал мне, что летом 28-го или 29-го года (возможно, раньше, точно не помню), когда однажды приехал в Горки, он увидел этого же сторожа, а возле него бегающую кошку и сказал:

- А кошка-го все еще жива!

- Я-то кошку берегу, ответил сторож, - а вы и сами себя беречь не умеете. Не стало Ильича, и начались у вас одни только ссоры. "Этот сторож великий мудрец", - заметил Н.И. Шло время. Н.И. приходил изредка навестить в мое отсутствие мать. Но каждый раз, уходя, он оставлял коротенькие записочки в ящике моего письменного стола. "Я был. твой Н.Б.", "Я был, твой Кола". "Я был, я был, я был. твой Николаша" Ах, как они волновали меня, эти записочки! Но все же я не решалась ни позвонить Н.И. и пригласить его к себе, ни сама побывать у него. Только к концу года, в декабре 1933-го, печальное обстоятельство - известие о смерти Луначарского - заставило меня обратиться к Н.И. и попросить помочь пройти в Колонный зал. Мы пошли вместе, стояли у гроба великого прорицателя моей судьбы, и тогда никто из нас еще не подозревал, что предсказания Анатолия Васильевича оправдаются.

На следующий день я видела Н.И. во время траурного митинга на Красной площади и после окончания похорон, пробравшись через толпу у Мавзолея, подошла к нему. Он был грустный, уставший после произнесенной речи и, как мне показалось в тот день, постаревший. Мы спустились вниз с Красной площади мимо Исторического музея к Александровскому саду. Н.И. с грустью сказал мне:

"Я никогда не думал о своей смерти, скорее, я ощущал свое бессмертие, чем смерть. И только сейчас, во время похорон Луначарского, почувствовал, что меня ждет все то же самое. Я так явственно представил себе свои собственные похороны: Колонный зал Дома союзов, Красную площадь, урну с моим прахом, увитую цветами, и тебя, плачущую над моим гробом и возле моей урны, чью-то речь, не могу себе представить, чью... "Он не раз ошибался, - скажет тот оратор, - но, но... Ленин его любил" Еще что-нибудь скажет..." Он говорил об этом опечаленный и с полным равнодушием ко всем почестям и пышности похорон, говорил, как о чем-то само собой разумеющемся, поэтому четко представляемом.

- Не хочу слушать эти глупости, - ответила я, разволновавшись.

- Но так же обязательно будет, и ты должна будешь это пережить! Вот как к концу 1933 года представлял Н.И. свою смерть, следовательно, и свою жизнь.

Обвинений в предательстве, в измене Родине Бухарин, естественно, предвидеть не мог. Мы расстались. Он повернул налево, в Александровский сад, к Троицким ворогам Кремля. Я - направо, к "Метрополю".

Его записочки давали мне право поговорить и на другую тему о жизни, а не о смерти, но я не сочла удобным сделать это в такой печальный момент. Мы шли к своей цели, к тому, чтобы соединить наши судьбы, нелегким путем, преодолевая препятствия, которые сами себе создавали. ("От съезда к съезду", - как однажды шутя сказала я Н.И., тогда, когда можно было уже нам вместе весело смеяться.) От XVI съезда до XVII - последнего съезда, на котором присутствовал Бухарин, последнего для большинства членов ЦК.

Мы встретились случайно 27 января 1934 года в день моего двадцатилетия, примерно через месяц после того, как виделись на похоронах Луначарского, в начале того года, в конце которого раздался роковой выстрел в Кирова... За это время я обнаружила в ящике своего пись- менного стола еще одну записочку "Я был, твой Н.Б ."' - что сделало меня наконец решительной.

Н.И. возвращался из Большого театра после заседания XVII съезда к себе домой, в Кремль. Я - после лекции в университете "Сталин - Ленин сегодня". Остановились у Дома союзов, у здания, на которое теперь я не могу смотреть спокойно и стараюсь обходить стороной. Но нет-нет да и притягивает мой взор то место, где после столь долгой нерешительности в одно мгновение мы поняли, что пути назад больше нет и отступать невозможно.

Мы стояли у той самой двери, через которую десять лет назад, 27 января 1924 года, Бухарин и другие, самые близкие друзья и соратники Ленина, потрясенные горем, выносили его, смолкшего, бездыханного, и медленно, траурной процессией в лютый мороз приближались к Красной площади, неся на своих плечах алый гроб. Одновременно несли они на своих же плечах (большинство из них) и свою собственную гибель - в недалекой перспективе смерть политическую, затем уничтожение физическое...

Итак, обрадованные нашей неожиданной встречей, предчувствуя, к чему она приведет, мы оказались у Дома союзов, в Октябрьском зале которого четыре года спустя, в марте 1938 года, на ужасающем процессе, не уступающем средневековым судилищам, Н.И. пережил последние, мучительные дни своей жизни и откуда он вышел после смертного приговора, вдохнув в последний раз (вдохнул ли?) земной, нетюремный воздух.

В январе 1934-го возле этого, кажущегося мне теперь мрачным здания, именно там - каковы хитросплетения судьбы! - наше чувство вырвалось наконец на простор. Мы были немногословны:

- Долго будешь оставлять мне свои записочки? Ты полагаешь, они меня никак не тревожат?

Н.И. стоял возле меня взволнованный, покрасневший, в кожаной куртке и сапогах, пощипывая свою тогда еще ярко-рыжую, солнечную бородку. Тот миг был решающим.

- Ты хочешь, чтобы я зашел к тебе сейчас же? - спросил он.

- Хочу, - уверенно ответила я.

- Но в таком случае я никогда не уйду от тебя!

- Уходить не придется. От Дома союзов до "Метрополя" рукой подать... Больше мы не расставались до дня ареста Н.И. - 27 февраля 1937 года (опять 27 - роковое число), когда, уходя на последнее, решающее заседание февральско-мартовского Пленума ЦК, понимая, что его ждет арест, он пал передо мной на колени и просил не забыть ни единого слова его письма "Будущему поколению руководителей партии", просил прощения за мою загубленную жизнь, просил воспитать сына большевиком. "Обязательно большевиком!" - дважды повторил он.

Ссылки: