 |
Михаил Ардов: Ахматова и Пастернак
В нашей столовой много людей. Они сидят на диване, на всех стульях и даже на табуретках, которые принесены с кухни. За столом, в некотором обособлении сидит седой красивый человек, который читает рукопись, аккуратно переворачивая страницы... Мы с братом Борисом стоим в прихожей и смотрим на все это через раскрытую дверь... И вдруг мы слышим такое:
Водилась крыса в погребке
Питалась ветчиною,
Как Лютер с салом на брюшке
В два пальца толщиною.
Подсыпали ей мышьяку,
И впала тут она в тоску,
Как от любви несчастной... Мы с Борисом начинаем безудержно хохотать. Взрослые оборачиваются и начинают шикать на нас. Чтение прерывается, и человек за столом говорит:
- Это очень хорошо, что дети смеются... Сцена в погребке Ауэрбаха и должна быть смешной... Борис Леонидович Пастернак читает на Ордынке свой перевод "Фауста". А еще я помню в его чтении самое начало "Доктора Живаго" и стихи - "Огни заката догорали", "Я кончился, а ты жива", "Август", "Белой ночью"... По поводу последнего стихотворения у Пастернака с Ахматовой произошел примечательный диалог. Там есть такие строчки:
Фонари, точно бабочки газовые,
Утро тронуло первою дрожью...
Анна Андреевна заметила:
- Во время белых ночей фонари никогда не горели. Борис Леонидович подумал и сказал:
- Нет, горели... Я помню, как он жаловался на то, что в журнале "Знамя" отвергли стихи "Ты значил все в моей судьбе". Там есть такая строчка:
Со мною люди без имен... Так вот Вера Инбер в своем отзыве написала: "У нас нет людей без имен. Все советские люди имеют имя". Тут я хочу дословно привести запись из небольшой тетрадочки, в которую Ардов некоторое время заносил слова Ахматовой и свои впечатления о ней.
"Рассказ Н.А. Ольшевской :
К нам пришел Борис Леонидович. Анна Андреевна ему впервые прочитала свое стихотворение, посвященное ему. Он стал хвалить стихи. И потом они оба стали разговаривать о чем-то. О чем, я не могла понять даже отдаленно. Как будто не по-русски говорили. Потом Пастернак ушел. И я спросила:
- Анна Андреевна, о чем вы говорили? Она засмеялась и сказала:
- Как? Разве вы не поняли? Он просил, чтобы из моего стихотворения о нем я выбросила слово "лягушка"... (Во второй редакции этой вещи "лягушки" нет, Ахматова заменила ее словом "пространство".)
Мой младший брат в детстве презабавно перевирал слова. Например, "булочную" он называл- "хлебушная"... Часто произносимая в доме фамилия "Пастернак" тоже далась Боре не сразу. Поначалу он говорил - "Монастырев". Об этом рассказали самому Борису Леонидовичу. Реакция была такая: - Да, да... Это так понятно... Па-стер-нак... Мо-на-стырь...
Как-то Борис Леонидович рассмешил Анну Андреевну и всех нас такой фразой: - Я знаю, я - нам не нужен.
Вот еще история, связанная с ним, которая бытовала в доме моих родителей. До переезда на Ордынку наша семья года два жила в Лаврушинском переулке , в писательском доме , и в том же подъезде, что и Борис Леонидович. Когда я был грудным младенцем, примерно в таком же возрасте был сын Пастернака - Леня. У моих родителей были специальные весы для взвешивания маленьких детей, и Борис Леонидович регулярно одалживал их, чтобы проверить вес Лени. На этой почве между поэтом и моим отцом произошло некоторое сближение, и как-то Пастернак попросил у Ардова почитать какую-нибудь его книгу. Отец дал соседу сборник своих юмористических рассказов. В следующий свой приход за весами Борис Леонидович вернул книгу и сказал:
- Вы знаете, мне очень понравилось... Я думаю, вы могли бы в гораздо большей степени навязать себя эпохе...
В пятидесятых годах Борис Леонидович часто бывал на Ордынке. Обычно эти визиты сопровождались многочисленными телефонными звонками. Он мог, например, позвонить и сказать: - Анна Андреевна думает, что я приду через сорок минут, а я приду через пятьдесят... Однажды он позвонил на другой день после визита и сказал: - Вы знаете, Анна Андреевна, мне кажется, что вчера я слишком мало смеялся анекдотам Виктора Ефимовича...
Как-то после очередного подобного звонка мы с Ахматовой заговорили о великих русских поэтах двадцатого века. Она вдруг указала мне рукою на телефон и произнесла:
- Этот сумасшедший старик - тоже гений. Иногда Борис Леонидович приходил к нам как-то странно одетый. На нем бывала поношенная кофта явно домашнего вида. Мы удивлялись этому. Анна Андреевна со свойственной ей проницательностью объяснила нам однажды: - Все очень просто. Он не говорит Зине , что идет сюда, а объявляет, что хочет пройтись.
Я иду заснеженным замоскворецким переулком, а навстречу мне движется величественная и несколько отстраненная от уличной суеты фигура. Это - Пастернак. Мне всегда казалось, что он движется как бы на вершок от земли...
- Здравствуйте, Борис Леонидович.
- А-а-а, - он некоторое время узнает меня, как бы спускается с неба на землю.
- Ааа... Здравствуйте, здравствуйте... Что дома? Как Анна Андреевна?.. Как мама?.. Кланяйтесь, кланяйтесь им от меня!.. И опять он двинулся, опять воспарил в заоблачные выси. Я полагаю, здесь уместно привести нечто, рассказанное мне покойной Марией Сергеевной Петровых .
Сравнительно скоро после смерти Ахматовой знакомая писательница показала Марии Сергеевне свои воспоминания. (Тут надо сказать, что Ахматова была твердо убеждена, что эта литературная дама - специально приставленный к ней соглядатай. Разумеется, сама писательница этого мнения знать не могла). Так вот эта дама вспоминала, что в тот день, когда разразился скандал в связи с присуждением Борису Леонидовичу Нобелевской премии , она с утра, едва прочитав газеты, помчалась к Ахматовой, дабы спросить, что Анна Андреевна по этому поводу думает.
Разумеется, Ахматова должна была счесть этот визит и самый вопрос отнюдь не случайными, и тем не менее она сказала:
- Поэт всегда прав. Несомненно, этот ответ был рассчитан на передачу во все тогдашние инстанции.
Я стою на лестничной площадке перед дверью квартиры Пастернака. Звоню, довольно долго звоню, но мне не открывают... У меня в руке небольшой сверток, в нем книжица. Анна Андреевна просила отнести ее и передать Борису Леонидовичу... Наконец, я слышу шаги в прихожей. Дверь распахивается - и передо мною хозяин, по пояс голый и мокрый. Очевидно, я прервал его мытье... - Ааа, спасибо, спасибо, - говорит он, принимая сверток влажной рукою, - простите, я заставил вас ждать... Я был в ванной... Поклон Анне Андреевне и маме... Дверь закрывается, и я опять один на лестнице. А пока я шел до Лаврушинского, я заглянул в книжицу. Там рукою Ахматовой было написано: "То ur first pet Bris Pasternak"
Мы - Ахматова, M.С. Петровых и я - сидим на деревянной больничной скамье. Все трое молчим, Мария Сергеевна и я не знаем, как (начать... Мы пришли к Ахматовой в Боткинскую больницу; чтобы объявить ей о смерти Пастернака . Мы боимся, что весть о его кончине повлияет на течение ее собственной болезни...
Анна Андреевна расспрашивает нас о чем-то. Отвечаем мы односложно. Наконец, она сама интересуется, какие вести из Переделкина. Мария Сергеевна нежно гладит руку Ахматовой, глядя ей в глаза и приговаривая:
- Там плохо... Там очень плохо... Там совсем плохо...
- Он скончался? - тихо говорит Ахматова.
- Да, - отвечаем мы. И тогда вместо ожидаемых проявлений отчаяния мы видим, как она истово крестится и произносит:
- Царствие ему небесное.
Ссылки: