ГВС на докладе о Джелалобадском ЧП председателю правительства ДРА Кештманду

В кабинете Председателя правительства ДРА Кештманда одиннадцать человек (что за навязчивое число!). Шестеро советских - генералы Черемных, Самойленко, Ткач и я - все в форме с орденскими ленточками на тужурках, полковник Карпов, тоже в форме и переводчик Костин в штатском. Афганская сторона представлена, помимо хозяина кабинета, генералами Бабаджаном и Голь Ака, тоже в форме, заместителем Председателя правительства Вакилем и сидящим вдали от нас на банкетке возле низкого столика помощника, или секретаря, Кештманда с блокнотом и карандашом в руке. Виктор Георгиевич докладывает. Слушать все это в третий раз у меня нет уже ни сил, ни желания. Осматриваю кабинет. Он огромен. Потолок высок и украшен изящной лепниной. А по центру - огромная хрустальная люстра на несколько тысяч ватт. Есть в кабинете официальный двухтумбовый стол. К нему, как принято в Европе, приставлен стол для нескольких собеседников. За этим столом, на полумягких стульях и сидим мы теперь. Лишь Карпов, переводчик и секретарь расположились в стороне. Карпов, приставив стул слева от меня, дышит мне почти в ухо. Когда Самойленко дошел до слов сержанта о "молодках", Костин на мгновение замялся, испытывая трудность с переводом. И в этот момент Вакиль, бросив несколько непонятных для Костина слов Председателю, обменялся с ним молниеносным взглядом. Оба нахмурились. А Бабаджан с Голь Ака опустили глаза. Черемных пылал яростью. За моей спиной тяжело дышал Карпов. Невозмутимый Ткач, тихо сопя в чашечку, медленно пил кофе и поглядывал на меня. Кештманд глядел поверх наших голов в одну точку и тоже казался невозмутимым. Самойленко продолжал печальный рассказ. А я все разглядывал мягкие низкие диваны с маленькими подушками, мягкие низкие банкетки, хрупкие изящные столики. Посетителям должно быть удобно. Муллы, дехкане, дуканщики, поэты, писатели? Смотрю на Бабаджана , замещающего теперь министра обороны, и думаю о том, как тесен мир.

Самойленко продолжает размеренно докладывать, Костин переводит: - Понимаешь, концы в огонь! У Костина опять заминка. Видимо, нет у афганцев такой идиомы. Выручает Вакиль. Ткач все пьет кофе. Горит что ли у него внутри? - слегка раздраженно думаю я. Черемных сверлит его серыми глазами. Карпов жарко дышит мне в шею. Самойленко продолжает доклад. Кештманд молча и невозмутимо слушает его. Секретарь строчит и строчит. А вот Ткач шел уже "верной дорогой" - считал самым доверенным своим лицом в армии начальника особого отдела. Все течет, все меняется. Меняются и люди. - Сержант и старший лейтенант К. в своем преступлении сознались. Остальные также сознались, - закончил доклад Самойленко. Кештманд молчит. Ткач дробно стучит чашечкой о блюдце. Черемных натянут струной. Бабаджан и Голь Ака шевелят губами, Вакиль со страхом и мольбой смотрит на Кештманда. Затем Самойленко высказал наши сожаления и извинения за случившееся. Кештманд, молчавший до тех пор, заговорил, и его слова явились для нас неожиданными. Вместо того, чтобы принять наши извинения, глава правительства, хоть и осудил наши издевательства над гражданским населением, но значительную часть вины за это возложил и на самих афганцев - мол, афганская сторона своей дикостью и неорганизованностью допустила подобное к себе отношение. И он просит у нас прощения за это. Вероятно, Кештманд заранее обдумал свои слова - его заявление бросило нас на самое дно позора. Мы чувствовали себя подавленными и уничтоженными, мы сгорали от стыда. Мы получили урок восточной этики. Но пора было говорить и о мерах, предпринимаемых советской стороной.

Черемных докладывал четко, кратко и оптимистично. Суть его слов сводилась к тому, что положение повсеместно контролируется. Распространяться же о боевых действиях, комендантском часе и тому подобном сейчас, когда нам только что досталось на орехи, было бы вряд ли уместным. Кештманд поблагодарил нас и как бы между прочим заметил, что послезавтра, в святую пятницу, товарища Бабрака Кармаля будет принимать Леонид Ильич Брежнев . - И слава Аллаху! - и все афганцы повторили за ним восславление Аллаху. Уже выйдя из дворца, я сказал Ткачу: - При повторении подобного все свои силы и авторитет употреблю на то, чтобы содрать с твоих штанов лампасы. - Так точно! - согласился он. - Если бы ты с такой же регулярностью бывал в войсках, с какой по утрам кохфий пьешь, дела шли бы иначе. - Так точно! В моей приемной дожидались моего возвращения от Кештманда генералы Шкидченко, Коломийцев, Сафронов, Бруниниекс, Петрохалко, Степанский, Аракелян. Вошли в мой кабинет, обсудили только что состоявшуюся встречу, оперативную обстановку, не забыли и о близившейся встрече нашего Генсека с Бабраком. - Я бы этого дядька з-пид Полтавы - в шею!.. - горячился Черемных. - Его войска! - Наши войска, советские, Владимир Петрович. Дас Бог, все успокоится. Давайте лучше подумаем о военной кампании на март-май, об укреплении границы. Я предложил привлечь для этого максимально возможные силы и средства: - До 140-150 батальонов, имея в резерве еще 30-40 батальонов, способных немедленно включиться в бои; всю авиацию, весь состав боевых и транспортных вертолетов; всю артиллерию и другие средства. Особое внимание следовало уделить районам: Джелалабад, Кабул, Хост, Ургун, Кандагар, Файзабад, Кундуз, Баглан, Мазари-Шариф, Шиторган, Меймене. Мы намеревались освободить от моджахедов 25-30 уездов и волостей, окончательно укрепить народно-демократическую власть в 70-80 уездах и волостях.

Предстояло тщательно разработать план реального прикрытия госграницы с Пакистаном. Об этом мы собирались поставить в известность и академика министра Лoэка - но лишь в необходимых пределах. Определенное внимание надо было уделить и границе с Ираном. Когда в кабинете остались лишь Черемных, Самойленко и Бруниниекс, Владимир Петрович хитровато спросил: - Две карты? - Да. Немного подумав и сменив тему разговора, он сказал: - Москва еще напомнит нам об этом ЧП. - Все свободны, - отрезал я. И вновь остался один. И человек в чалме преследовал меня своим взглядом. О чем думает он сейчас там, в Пешаваре, что замышляет? Надо связаться с Петром Ивановичем Ивашутиным . Он поможет мне разгадать следующие шаги Раббани и его соратников. За окном светило яркое весеннее солнце. Я представил себе весеннее утро в Москве, проснувшийся Арбат, дворовую тишину. Ах да!.. Там же теперь подготовка к съезду - "историческому событию". А тут - так себе, боевые эпизоды и разные неприятные чрезвычайные происшествия. Будни.

Всю вторую половину дня я находился под тяжелым впечатлением от встречи и беседы с Кештмандом . Суть джелалабадского ЧП отошла на второй план. На первом - были тревога и опасения, связанные с возможным развязыванием крупномасштабного джихада. Прошло еще только четверо суток после преступления, в стране надежно действовал приказ о превентивных мерах; вспышек волнений пока нигде не было, но следить за обстановкой приходилось с удвоенной бдительностью. Взгляд мой снова скользнул по фотокарточке под стеклом, и чувство злорадного удовлетворения почему-то возникло на минуту: прозевал, Раббани, прозевал такой предлог для джихада! Что-то не сработало в твоем ведомстве. Теперь же время работает на меня, и я сделаю все, чтобы удержать обстановку в стране в привычных рамках необъявленной войны.

Ссылки: